П.Берия.
Железновский вспомнил это, взгляд его, теперь удивленный, пополз по
мне, по стойке, где я ел московскую отбивную, с зажаренной насмерть
картошкой и сморщенным соленым огурчиком, который добрые люди стыдятся
даже показывать гостям. Он толкнул локтем стоявшего с ним рядом такого же
высокого, как сам, "мальчика" и что-то шепнул ему. Тот кивнул головой, и
Железновский неспешно, обходя посетителей этого обжорного ряда, двинулся
ко мне. Я внимательно наблюдал за ним, доедая отбивную.
- Привет, - протянул мне руку Железновский. - Как ты сюда попал?
- Не боись, - ответил я спокойно, вытирая салфеткой рот, - не по твою
душу. Дела, Игорь. Личные.
- Врешь, поди. Как всегда.
- Нет, в этот раз не вру. Ты имеешь в виду "врешь" - в газетах?
- Вроде ты только в газетах врешь. Ты врешь и в писульках, которые
все идут. Ты уже не можешь угомониться?
- А что мне угомоняться? Ты же знаешь, Игорь, сколько бывших
пограничников хлебают ни за что тюремную баланду. Справедливо ли это?
- Я считаю, что справедливо. Ты считаешь, что нет. И что из этого?
- Ты считаешь, что и железнодорожники по делу Зудько тоже справедливо
осуждены?
- Опять двадцать пять! Что, - сказал и он, - я виноват?
- Не знаю кто, но мне-то от этого не легче.
- Ты получаешь зарплату, вырос до старшего лейтенанта. Что тебе еще
надо? Хочешь туда, за теми своими сержантами?
- Ты такой всесильный, что так пугаешь? У тебя новое звание?
- Учти, у разведчика самое высокое и стабильное звание - капитан. А я
- полковник.
- Но ты же в разведке не работаешь...
- Хочешь сказать: я работаю в охранке?
- Это ты сам говоришь. А я этого не говорил и не скажу. У каждого
своя работа, и я всякую работу уважаю. Я помню, как при своей работе ты
был человеком, когда нас Шмаринов в последнюю минуту от горя нашего
остановил...
- Ох какой! На все у него правильный ответ... Между прочим не все о
работе всякой так думают. Я был у Мещерских недавно. Они не считают, что
ты всегда правильно поступаешь как работник печати.
Я пожал плечами:
- Чем я провинился перед ними? Лишь тем, что после того, как поехал
от тебя, - чего ты тогда вызверился, что я тебе на хвост наступил, что ли?
- позвонил и опять мне даже не показали Елену? Они сами за нее все мне
растолковали. И я, конечно, не со всем соглашался.
- Они тебе рассказали одно, а ты написал, упомянув их фамилии, о
другом.
- Ты считаешь, что когда люди хлебают чужую похлебку, хлебают
незаконно, есть какие-то правила тона? Шугов преследовался любовниками
Елены, сбежал. Мещерские живут, живут прекрасно. А в то время... Я говорю
об этом в сотый раз... В то время пограничники идут по этапам. А кое-кто
из них, кто не подписал, не согласился... У того на могиле не горит даже
звездочка. Ты считаешь это справедливым?
Железновский стал барабанить по столу пальцами, они были у него
ухоженные и симпатичные.
- Черт с тобой, живи!
Повернулся и попер к своим.
Я вышел из харчевни, набрал номер телефона, который помнил и днем, и
ночью. Трубку опять взяла мать Елены Мещерской. Я поздоровался и
представился. Она заплаканным голосом переспросила:
- Кто-кто говорит?
Я повторил, кто с ней изволит говорить.
- Ах, это вы! - в голосе прозвучало разочарование. - И что вам еще от
нас нужно? Вы разве позабыли, как поставили в неловкость моего мужа после
того, как мы приняли вас по-человечески?
Я возразил:
- Никого в неловкость не ставил.
- Ну вот еще! Лишь только вы уехали, то сразу же мужа стали вызывать
по вашим новым письмам в ЦК. Разве это порядочно? Мы же от чистого сердца
рассказали вам о Шугове...
Кто-то там на нее, видимо, закричал, но она в трубку сказала:
- Зиновий, ну чего ты всегда боишься? И чего я должна вилять хвостом
перед человеком, который, пользуясь нашей добротой, предал нас? Вы слышите
меня? - без паузы добавила она.
- Да, слышу. Вы имели в виду меня, когда говорили о предательстве?
- Кого же еще? Вы больший предатель, чем Шугов. Он явный предатель. А
вы - замаскированный шпион. Вынюхиваете, а затем пишете о вынюханном.
Знайте, мы ни о чем с вами не говорили! Тем более о Шугове! Мы знать не
хотим о нем. И знать не хотим ни о каких пограничниках, пострадавших из-за
него. Это не наши заботы!..
Что-то, видимо, я сделал не так. Защищая сержантов, отбывающих в
тюрьме срок незаслуженного ими наказания, защищая вдову Павликова, ее
сирот-детей, защищая железнодорожников, загремевших по делу Зудько, я,
кажется, не нашел правильных ходов. Я не смог понять многих. Не смог
понять и Мещерских. Может, они в самом деле просто доверились мне, с болью
рассказали то, что другим никогда бы не рассказали? Может, я словчил,
когда составлял письма-жалобы в вышестоящие инстанции, пользуясь
доверчивыми откровениями Мещерских? И с Железновским я был, наверное,
неточен. Не зря же он обиделся! И не зря так говорят со мной Мещерские! Я
уже им враг?
Мне страшно хотелось услышать голос Елены Мещерской. Не знаю, почему.
Может, потому что у меня лежало ее то письмо, отправленное с артисткой.
Об этом письме спрашивал меня по междугороднему телефону некоторое
время спустя Железновский. Нет ли о нем лично чего-нибудь в этом письме?
- Все о тебе, - со злостью сказал я. - Каждая строчка.
- Да? И я упоминаюсь полностью? С фамилией, именем?
- Ты боишься этого?
- Я ни в чем не виноват. Мне и бояться нечего. Но просто не хочется
лишний раз оправдываться.
- Оправдываться придется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74