- Выйди-ка на минутку, - когда уже загудел мотор, сказал он.
Я быстро выскользнул из кабины. Мы отошли от всех.
- Знаешь, зачем я согласился так быстро? - спросил Шмаринов. - Ведь
семья Павликова там. Обычно в таких случаях... Да хоть подыхай!.. Да что
там говорить! - Он махнул бессильно рукой. - Катей ее зовут. А малышей не
помню. Ты сам уже довези ее. Тут я буду стараться...
В машине со мной ехало новое пополнение - ребята крепкие, но какие-то
уж больно, для взгляда солдата, прослужившего столько лет срочной,
неотесанные. Форма на них сидела неуклюже, топорщилась. На все мои
вопросы, однако, они отвечали односложно, увиливая от прямых ответов.
Кто-то с ними поработал по всем пунктам этого недурного для военных слова
- бдительность. Они были бдительны, насторожены. И во мне даже, человеке,
которого посадил в машину полковник, как они поняли, старший тут,
подозревали чужака, которому ни в коем случае доверяться нельзя. Что тут
произошло, они толком, пожалуй, не знали, но чувствовали: произошло
немаловажное, раз их так быстро обмундировали, выдали автоматы и винтовки
и спешно везут на машине куда-то далеко, в пески.
Полулунные, серповидные очертания барханов показались вдали. Мы ехали
к ним с наветренной стороны. Вытянутые по ветру "рога" приблизились прямо
к колесам машины, бугристые пески шли теперь и справа, и слева. Они, эти
"салажаточки", притихли, перестали даже сморкаться. Были среди них
русские, один с Байкала. Когда задул афганец, это перед тем, как я сел в
машину, он сказал, что у них баргузин - так то ветер, а этот, мол, южный,
весенний - чепуха - перетерпим; были среди них грузины, один тоже что-то
сказал про влажные тропические ветры и растения... Были армяне,
азербайджанцы... Они, оказывается, из школы сержантов. Не доучились. Всех
подняли. И едут сменять, как в войну, своих побратимов...
На заставе был один повар Егоров и семья старшего лейтенанта
Павликова. Когда остановилась машина, я спрыгнул первым и пошагал к
домику, где, по моим представлениям, должны были находиться квартиры
недавних тутошних офицеров.
Меня резко перенял Егоров.
- Что-то начальства большого нет, товарищ старшина? - заискивающе
заблеял он козленочком. - Может, вы решите вопрос? Я ить вас видел там,
средь начальства крупного!
- А зачем тебе начальство? - сурово спросил я.
- Товарищ старшина! Ить их, то есть жану ево, все одно выселят
отсель. А у меня мука клякнет, песком порошится. То ль дело - простор! А у
них и стол человечный...
- Ты, что же, хочешь побыстрее выселить их?
- А их самих выселять. Оне - жена врага. И дети еи тоже таковые
будут.
Он имел большие руки, они у него скреблись, ползали по засаленным
карманам: видно, что-то всегда таскал в них, чтобы вовремя отправить в
свой широкий рот с толстыми губами.
- Наверное, старший лейтенант Павликов тебя любил, Егоров. И в обиду
не давал?
- Эт точно! - расплылся он в ухмылке.
- Так чего же ты парку гонишь? Или уже невмоготу терпеть в своей
кухне? Хорошо же знаешь... Вдруг с сопредельной стороны, пользуясь такой
ситуацией, придут сюда ночью. В диких беглецах окажешься. К первому-то - к
тебе, в домик хороший. Подумают, что начальство, а?
- Разрешите идти? - нахмурился Егоров. - Шуткуете, товарищ старшина!
А мне не до шуток... Я ить в действительности для них, - кивнул на
пограничников, быстро выстраивающихся, - стараюсь! И жайранчика кокнул. С
первого выстрела, товарищ старшина. И уж посвежевал. А от с лапшой - не
больно разгонишься. Я сто раз говорил старшему лейтенанту, что стол нужон.
А ен - нетути да нетути!
Я зашел в домик. Жена Павликова сидела почему-то на чемоданах.
Детишки все уже собраны. Павликова оказалась маленькой тридцатилетней
женщиной, глаза ее выплаканы. Она догадалась, что на этом свете уже вдова,
однако последняя надежда, как и у каждой любящей женщины, в ней теплилась.
И, увидев меня, понимая хорошо в званиях, понимая, что я, старшина, не
могу ей помочь так, как она бы хотела, все-таки поднялась с чемодана и,
заглядывая мне в глаза, спросила:
- Что с моими Сашенькой? Вы знаете?
Я сел на табуретку. Она была сработана надежно, крепко. И семья тут
стояла и жила надежно и крепко. И вот - случай. Случай этот все решил
вмиг. Все зависело от одного слова человека, который приезжал даже не на
заставу, где все произошло, а в город, инкогнито. Сейчас он мчится к себе,
в Москву, охраняемый молодцами в хромовых сапогах, и Игорь Железновский
тоже обслуживает его вместе с этими молодцами.
С ними Лена?
Ах, Лена, Лена! Игрунья Лена!
Где теперь твой муж, жизнь которого в деле, в той папочке, - как на
ладони?
Что же ты, Лена, сделала, что он ушел от тебя не просто к другой
женщине, а туда, к чужим женщинам, к чужим людям?
Почему так вышло? Кто в этом виноват?
Ничего так и не ответил я Павликовой. Я вернулся к размещающимся
пограничникам и вскоре нашел старшего из них - лейтенанта Дайнеку. В
машине он был до того скромен, что не претендовал даже на то, чтобы ехать
вместо меня в кабине. Правда, может он бы и захотел поехать в кабине, но,
видно, увидел полковника, который там распоряжался и выделил меня на роль
отмечаемого особым вниманием.
Я извинился за то, что Дайнеку вроде оттер. Он засмеялся:
- Ну вот еще! О чем это вы!
Я рассказал ему о Павликовой и ее малышах, все ожидающих решения
свыше. Намекнул на просьбу тамошнего начальства - сказал, что в штабе мне
поручили позаботиться о них, ну и тому подобное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74