Одна умора!
Я спросил, как попал Шаруйко к Ковалеву и почему он, Шаруйко, думает,
что нас пасут с Еленой Зиновьевной по-другому, не по ревности?
- Как я попал, сперва отвечу. Сразу после тюрьмы мне предложили
поехать сюда. Да, досрочно освободили. У меня мать померла, сестры тоже.
Один я на свете остался. А товарищ генерал предложил работу и стол. Я не
мог отказаться. А в благодарность за ваше старание по нашему освобождению
я вам сообщаю, что вас пасут. Меня не обманешь! Я прошел и холерные
бараки, и синел от холода. Теперь вот живу, но холопствую. После
пограничной жизни, после того, как Павликов нас сделал людьми, которые
себя увидели со стороны и возгордились, тоже поучительно жить. "Умеешь
жить - вертухайся!" И я вертухаюсь. Жизни честной на этой земле не жду. За
себя же всегда постою. И за вас постою. Если уж так, то вот...
Шаруйко неожиданно повалился на колени. Я запротестовал, но он меня
не слушал.
- Бог тебе немало грехов снимет за наше освобождение! - забормотал
Шаруйко. - Верно, верно, мужик! Когда-нибудь соберемся и купим тебе
что-либо ценное... А то дом поставим!
- Встань, сержант! Ну встань! - взмолился я.
- Нет, хоть убей. Ты меня живым из петли вытащил. Я же не знал...
Хотя так мельком объяснили. А теперь все узнал...
- Встань, ты же пограничник! - взбеленился я.
Шаруйко осоловело поглядел на меня и уже осмысленно проговорил:
- А верно, мужик!
Он встал, повертел в руках бутылку.
- Отсюда-то я выйду... Ну из гостиницы. Если добавить?
Я кивнул головой. Мы зашли ко мне, я достал вино, выпили.
- Страшно! - прошептал Шаруйко. Мне кажется, он уже говорил так.
Я показал на койку, которая была в моем номере лишней для меня.
- Ложись?
- Дойду. Трошки посижу и дойду... Это там, поле дикое... После верной
службы и - в пасть!.. Я хлебником вдруг устроился, верите! И спас Бог! А
Матанцев... Он был всегда заводной... Он... Детишек как любил нашего
заставного! Как любил! За что?! Ну за что, ты мне скажи? И хотят еще,
чтобы по-ихнему было! Чтобы эти, там, наверху, плясали под дудку ихнюю!
Слышите, вы? За что меня тогда на заставе? Ну видел и я, как уходил... Но
издалека... В бинокль! Темно уже к тому же было!
- Успокойся, - просил я. - Пожалуйста, успокойся!
- Они холостильщики, коновалы! Они сделали из мужиков... Не хочу! Не
хочу и все...
Я уложил Шаруйко на свободную койку - ведь заплатил за двойной номер,
был его хозяином. Что-то беспокоило меня в выкриках Шаруйко. Он не может
мне помешать. Нет! Если они мой номер прослушивают, если Н. раскрылся, то
тогда книжка моя, которую я согласился написать Ковалеву, лопнет. И я не
соберу материал о самом Ковалеве. Я знаю, как мне легче "расколоть" его. Я
попробую льстить. Я узнаю его душу. Я проверю, как он мог запугать
полковника Шугова, как он мог отправить его, по собственному желанию, в
иной мир...

Утром я проснулся от плеска воды в ванной. Я обо всем забыл. И когда
вышел Шаруйко, только тогда вспомнил, что мне к десяти надо ехать к
Ковалеву.
- Я побрился вашей бритвой. Ничего?
Бодрый, свежий, готовый к выполнению задания генерала Ковалева,
бывший сержант Шаруйко приятно улыбался.
- А чего бы выходить не побрившемуся? Правильно сделал! Еще бы
наладил пошамать... Там, в тумбочке, все. И кипятильник там. Чай тоже
найдешь. А хочешь - возьмешь кофе.
Я пошел в ванную, и вскоре сидел под холодным душем и охал, и ахал.
Все из меня выходило плохое, злое и дерьмовое. Я верил, что Шаруйко не
играет. Он был вчера, может, впервые за последние годы честен и искренен.
И впервые он предает своего генерала.
Когда я вышел из ванной, на столе было по-царски все приготовлено.
- Я же был хлебником! - Шаруйко засмущался, помогая мне отыскивать
запропастившуюся куда-то майку. - Похолопствовал и тамочки! Ну с умом
холопствовал! И тут... Я помню, что вчера сказал...
Я показал на стены и на уши.
- Здесь нет. Я знаю, где есть.
- Ты вчера сказал, что Павликова живет на даче, верно?
- Ну?
- А еще кто там?
- Мой кореш присматривает. Поэтому положиться можно.
- А Елена Зиновьевна, как там устроена?
- Она по вызову к Ковалеву ездит.
- У Ковалева есть жена?
- Жена у него померла при загадочных обстоятельствах. Лишь дети. Но у
них нет общего языка.

Мы долго копались с Вячеславом Максимовичем в его библиотечке -
выбирали книгу по объему и формату, которая бы ему понравилась. Он
завелся, волновался, вышагивал по кабинету, рассуждал, что дать на
обложку, как отобразить на ней и человеческий фактор (то есть, я понял
так, что он хочет, чтобы на обложке фигурировал и его портрет, пусть на
втором плане, пусть на фоне каких-то масштабных дел общества, которым он
руководит).
- Важно! Очень важно все предусмотреть! - рассуждал Ковалев,
вымеривая еще не такими и старческими шагами свой кабинет. - Вот погляди!
Леонид Ильич, он этому посвящает немало времени. Я говорю о мемуарах.
Пусть брешут, что пишет не сам. Ты думаешь, я сам буду писать?
- Писать буду я за вас. Если вы, конечно, не против.
- Ха! Не против! Да с великим удовольствием! Что бы мы тогда сидели с
тобой? Ты вон как размахиваешься в газетах, на целые полосы!
- Но вам придется со мной посидеть немало вечеров. Главное, подобрать
материал.
- Да материалу - завались. Вся жизнь моя была на виду у народа. Я это
не скрываю.
- А чего вам скрывать! Вас хотел кое-кто лягнуть, сам получил!
- Ты имеешь в виду этого кукурузника, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74