Что
говорить, мелодика, скажем, Вивальди или Генделя весьма слабо
резонирует с напряженным биением пульса полуразвалившегося
танкосборочного конвейера. Но верно и обратное: под Вивальди
как-то неловко мочиться в подъезде дома любимой девушки, а под,
например, "Козлы!" или "Атас!", как утверждают
знатоки - не фиг делать. Впрочем, есть особо продвинутые
личности, предпочитающие, как герой "Заводного
апельсина", учинять непотребства именно когда звучит
"старый Людвиг ван" - но статистически подобные
самородки сильно уступают пока простым ребятам, избирающим для
тех же целей Вилли Токарева.
Мне "ндра" - а вернее, я просто рад за
эстонцев - что позднее появление автохтонной эстонской
фантастики, судя по "Абсолютной гарантии", пошло этой
фантастике только на пользу. Эстония благополучно переждала
довольно мучительный период квазилитературной НФ, когда
приходилось с боем доказывать право писать о людях и в тех
текстах, где упоминаются гравилеты или волшебные палочки.
Видимо, эстонская фантастика возникла сразу внутри изящной
словесности, а не на ее стыке с научно-популярной литературой,
как фантастика российская. И произошло это, к счастью для
эстонских писателей, тогда, когда старая фантастика, в сущности,
уже умерла.
Вернее - наоборот. Умерла фантастика новая, появившаяся в
XIX веке. А старая - она существовала с тех пор, как
существует литература вообще, и будет существовать, пока
существует литература вообще. Скажем, Гомер - он верил в
Зевса и компанию примерно так же, как мы верим в
советско-американский полет на Марс; но было бы нелепо делать
главным героем произведения именно сам полет только потому, что
реально мы его в данный момент еще не ощущаем и потому хотим про
него узнать поподробнее. Нет, подход совсем другой: вот боги,
вот люди, вот одни друг другу помогают, а другие друг с другом
враждуют, и в фокусе изложения - драматические коллизии,
возникающие внутри этой единой синтетической реальности, где на
равных схлестнуты естественные и сверхъестественные элементы.
Представляете, если бы какой-нибудь микроагамемнон с
редакторскими ножницами в ручонках потребовал в качестве
непременного условия опубликования поподробнее описать процесс
производства амброзии? А ведь сколько лет мы так жили...
Новую же фантастику, научную, жизнь призвала к существованию,
когда стала раскручиваться промышленная революция. В России эта
фантастика расцвела с началом индустриализации, то есть уже в
тридцатых годах нашего века - со всеми вытекающими отсюда
последствиями; она изначально обречена была ерзать на
прокрустовом ложе как бы научных социологических и политических
доктрин.
Однако к этому времени в развитых странах, где грамотность и
образованность населения качественно возросли, научно-популярная
литература как самостоятельный жанр возникла, а утилитарная
ценность инженерных умений давно стала очевидной, функция
научной фантастики оказалась практически исчерпанной. В
семидесятых годах эта же участь постигла научную фантастику и в
СССР, и перед нею появилась та же развилка, что и перед западной
НФ в двадцатые годы.
С одной стороны, возникла фантастика как остросюжетный жанр
со своей системой условностей, столь же специфической, сколь
система условностей детектива - только в детективе
непременным атрибутом служат убийства и погони, а в
фантастике - звездолеты и гуманоиды. Причем для вящей
интересности такой детектив и такая фантастика охотно заимствуют
средства из арсенала соседа: детектив отнюдь не чурается
естественнонаучных чудес (уже у Конан Дойля предпосылкой к
преступлению служат то подлодка новой конструкции, то загадочное
дурманящее зелье, вывезенное из дальних джунглей, то неизвестная
науке бацилла), а научная фантастика просто лопается от трупов
невинно и винно убиенных, бластерной пальбы из-за угла и
иностранных, а иногда и инопланетных, злокозненных происков, и
даже лучшие ее образцы строятся как вполне детективная
расшифровка природных диковин, в процессе которой покойникам и
калекам несть числа (например, "Непобедимый" Лема). И
функционально такая фантастика, как правило, аналогична
детективу, давая вполне культурное развлечение подросткам и
вполне мирный отдых взрослым. И детектив, и НФ в пиковых своих
проявлениях вполне могут спровоцировать у читателя серьезные
размышления о, как сказал бы ослик Иа-Иа, Серьезных Вещах. И
все-таки есть предел, перешагнуть который произведения этих
жанров не могут; специфика правил игры, груз неизбежной системы
условностей не дают им сосредоточиться всерьез на вечных
проблемах - а если правила игры отодвинуты на второй план,
чтобы проверить, чем человек умеет отвечать жизни, помимо
выстрела или дифференциального уравнения, произведение просто не
вписывается в жанр. Никому не придет в голову отнести
"Гамлета" к детективу или к фантастике - хотя и
загадочное убийство есть, и сгусток некробиотической
информации - призрак - бродит.
С другой стороны, благодаря этой чуть больше века длившейся
мутации развилась фантастика как прием, как волшебная палочка
запредельной метафоры, дающей писателю-реалисту колоссальные,
почти Христовы, возможности творить чудеса. Только надо быть
почти Христом, чтобы с такими возможностями совладать. И не
случайно, в отличие от крупнейших писателей предшествующих эпох,
большинство крупных писателей XX века с большей или меньшей
регулярностью этим приемом пользовались:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56