Таким образом, все окажутся формальными преступниками и
будут ощущать себя преступниками. Тогда вздыбится вал коррупции.
Я, сержант Чун, вчера видел тебя, любезный, на двух ногах.
Плати. Или: не хочешь за меня дочку отдать? А если я сообщу куда
следует, что ты в сортире сидишь на корточках - то есть на
двух ногах? То-то. А приданого побольше! Все стимулы встанут с
ног на голову. Государственные награды и наказания будут бить
мимо цели, доставаться не тем, для кого придумывались. А любовью
народной начнут пользоваться исключительно одноногие -
неважно, кто из них подонок, кто герой, лишь бы нога была одна.
И лишь потом, когда все попытки людей приспособиться к нелепице
по-хорошему, без революции, приведут к полному бардаку и бардак
осточертеет всем, тогда грянет взрыв. И слово "закон"
еще долго будет бранным, а слово "власть" надолго станет
синонимом слову "топор". И награда, даже честно
заслуженная, еще долго будет восприниматься, как расстегнутая
ширинка или блевотина на манишке. И наказание, даже оправданное,
еще долго будет восприниматься, как нимб святого.
Не правда ли, знакомая механика? Только у нас вместо прыгания на
одной ноге была любовь к Партии. А скоро, возможно, будет любовь
к демократии. Или желание покупать акции МММ. Или что-нибудь
еще, столь же естественное и насущное. Или опять любовь к
какой-нибудь партии. Какая в сущности, разница...
Опыт многому научил тогдашних китайских теоретиков. К
шестисотым годам нашей эры они уже прекрасно понимали, что сами
по себе карательные и даже поощрительные санкции государства
мало что решают. Идеальным состоянием общества -
недостижимым, разумеется, как и всякий идеал,- было ими
объявлено состояние, когда "наказания установлены, но не
применяются". Потому что их незачем применять, не к кому
применять. Преступников нет.
Да как же такое может быть?
А вот как.
Правильное, надлежащее поведение для человека и для общества
столь же естественно, как и любой спонтанно протекающий
природный процесс. Как, скажем, рост картошки. Вовремя вылезает
на свет ботва, вовремя, с нормальным количеством лепестков,
распускается цвет, вовремя вызревают клубни. И, главное, безо
всякого вреда для соседей. И ей хорошо, и остальным хорошо.
Разумеется, если какая-то дура-мутантка вздумала цвести в
октябре, оставить это так просто нельзя. Вдруг других заразит.
Цветочки мы ей оборвем, чтобы знала на будущее, чтобы потомства
не было. А ежели сия тварь ухитрилась пару десятков соседок
подговорить к столь же противоестественному акту, тогда что?
Правильно, усекновение клубней, равно как сожжение ботвы.
Что же это такое - правильное, естественное поведение, не
требующее понукания свыше, не ориентированное на подачки со
стороны компетентных органов и вовсе не имеющее среди своих
стимулов страх уголовного наказания? Да то, которое освящено
устоявшейся моралью, вековой традицией, впитавшейся в плоть и
кровь так, что человек, следуя ей, ощущает удовлетворение,
ощущает себя хорошим, гордится собой, а нарушая -
испытывает угрызения совести, даже если нарушения никто не
видел.
Поэтому так опасно сталкивать лбами мораль и закон.
Неизбежное в этой ситуации разрушение морали дает себя знать еще
долго после того, как право возвращается к разумному состоянию.
Почетным-то, престижным-то уже стало не твердое соблюдение, а
умелое нарушение закона, ловкое увиливание от него. За правовую
атаку на мораль, произведенную в III веке до нашей эры, Китаю
пришлось затем платить возведением любого аморального или хотя
бы малоприглядного поступка в ранг уголовного преступления.
Попытавшись было сурово наказывать за сокрытие, скажем,
совершенного братом преступления, там начали, усмотрев в
подобном подходе явную опасность для семейных связей, наоборот,
наказывать столь же сурово за сообщение властям о таком
преступлении. По суду наказывались, например, брань в адрес
родителей или случайное разрушение чьих-либо могил...
Сетка моральных приоритетов регламентирует поведение людей куда
более мелочно и дотошно, нежели самый изощренный уголовный
кодекс. Но она не обладает присущей праву однозначностью. Более
того, для человечества она отнюдь не едина: наряду с
интегральными позициями в ней есть масса позиций, специфических
для данной культуры. Скажем, оказавшись с семьей в тонущей
лодке, добродетельный европеец первым делом, скорее всего, будет
спасать своего ребенка, потому что дети - цветы жизни,
потому что ребенок беспомощнее любого взрослого, потому что в
него уже столько вложено, потому что ребенок - это шанс на
бессмертие. Добродетельный китаец в той же ситуации начнет,
скорее всего, с отца - потому что отец дал ему жизнь и
воспитание, потому что детей можно других народить, а отца
другого себе не сварганишь, потому что отец стар и слаб, но
мудр, и без него в жизни, как в потемках... И та, и другая
позиции оправданны, и даже не скажешь, какая из них лучше. Нет
критерия, который позволил бы взглянуть на проблему объективно,
сверху, извне культуры, взлелеявшей ту или иную модель. Вне
культуры - это начать спасение с себя.
Но европеец, последовавший китайской модели, равно как и китаец,
последовавший европейской, всю жизнь потом мучались бы ощущением
непоправимой, роковой ошибки; и вдобавок соседи, отнюдь не по
указке околоточного, не подавали бы им руки.
А стоит только одну из моделей узаконить, сделать
обязательной для всех и вдобавок объявить отклонения от нее
наказуемыми - она мигом превратится в прыгание на одной
ноге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56