«Буду там работать, пока не умру!» Удалось поработать, пока не убили. О его смерти ходили разные слухи. По одной версии, он сам наложил на себя руки. По другой, один из его товарищей ковырялся в его пистолете и, думая, что пистолет не заряжен, спустил курок. Погиб, мол, Касым от шальной пули. Но правду мы узнали от нашего географа. Он побывал там во время своей поездки, расспросил людей. Не курды убили нашего Касыма, а те, кто в тысяча девятьсот тридцать шестом—тридцать седьмом годах отправился в Курдистан резать курдов. Те, кто вырезал семьдесят тысяч курдов и примерно столько же тысяч выселили в Анатолию, оторвав от дома и от родных мест, дабы «примирить их с новым режимом», нашли способ расправиться и с Касы-мом. Не было за ним никаких грехов, никаких темных делишек. «Курды примирятся с режимом, если будут читать и нисан, по-курдски,— говорил он.— Как алфавит начинается с буквы «А», так с курдского алфавита должно начаться приобщение курдов к гражданским правам». И Касым начал с алфавита. Отбросив букварь, напечатанный министерством, засучил рукава и стал работать над курдским алфавитом. Не вина Касыма, что он не успел довести работы и до половины. Те, кто всегда боялся просвещения народа, кто держал его в темноте, чтобы по дешевке эксплуатировать его труд, оборвали
жизнь Касыма.
Выслушав все это от нашего учителя, мы до дна выпили вторую рюмку, и Садеддин огласил повестку дня:
1. Перекличка через десять лет.
2. Болтовня.
3. Показательная лекция нашего учителя географии— «Сказка об Анатолии».
Вот короткий рапорт о перекличке: «В журнале записано двадцать восемь человек. Налицо — двенадцать. Отсутствует— шестнадцать. Двое умерли. Восемь наших товарищей бросили профессию учителя. Вот те, о ком мы знаем. Рамазан открыл собственное издательство на улице Бабыалй, сделался новоиспеченным хозяином. Пьяница Хайри стал третьим мужем богатой вдовы, управляет имением. В Стамбуле у него огромный доходный дом, величиной с крейсер «Явуз». Если приедете в Стамбул, не платите денег за отель, двери его дома открыты для всех друзей. Так он пишет в своем письме, кто хочет, может после прочесть. Энвер работает секретарем адвоката. Свекла Мемед — газетчиком в Измире. Ниязи изучал химию в Германии, после объявления войны вернулся на родину, сейчас помощник аптекаря. Сопляк Тахир остался в армии, теперь летчик, старший лейтенант. Обжора Селим открыл столовую в Этиемсзе... Несколько разных сообщений. Кладовщик умер. Привратник Салих-ага добился своего, женился на его косой дочери, стал сам кладовщиком. Незабвенный наш однокашник, Фетхи из Бурсы, провалившийся сквозь сито, тоже в конце концов достиг поставленной перед собой цели: да простит нас уважаемый учитель, открыл заведение. От него тоже получено письмо. Кто очутится в Бурсе, заходите, говорит, денег брать не будет! Хасана из Афьёна видели в музее Топкапы. Он там сторож при библиотеке. Намерен перебрать по косточкам всю османскую историю. Голова его еще немного распухла... Что до нашего любимого Хозяина, Орхана из Айвалыка, его дела идут лучше всех. Почтеннейший за пять тысяч лир обеспечил себе диплом юриста и поступил в кадры тайной полиции. Работает в антикоммунистическом отделе. Нам, конечно, на это наплевать, но пусть Маленький Ферид поостережется...» Этим брошенным в меня камнем закончилась первая часть повестки дня и началась вторая — болтовня.
— Чего мне остерегаться? — спросил я. И тут же попал под перекрестный допрос:
— За правду не ручаемся, за что купили, за то продаем, но Орхан говорит, что досье, заведенное на тебя в полиции, распухло.
— Что вы, ребята, ничего я такого не писал, чтоб мое досье в полиции распухло.
— А стихи лесенкой? А рассказы о задворках? Разве не писал?
— Писал немного.
— И до сцены докатился.
— Не докатился, а выступал.
— И на стройке работал.
— Всем я был понемногу. Но никем до конца так и не смог стать. Учительствовал, поглядел — не способен. Писал стихи—почитали, говорят: «Река, ищущая свое русло». Что вы мне еще можете сказать?
— И армейское твое досье подмочено.
— Верно. Подстрекал-де нижних чинов в роте бойкотировать червивую чечевицу.
— И угодил под военный суд.
— Пустяки. Выкрутился.
— Но Орхан сказал, что твоему делу придали большое значение. В Стамбуле велели учредить за тобой полицейский надзор.
— Плохо ли? Охраняют меня. Значит, я ценный для страны гражданин...
— Таких ценных граждан в конце концов запирают на замок...
— И неудивительно!
— Если так, то в какую тюрьму тебе слать приглашение, когда мы соберемся праздновать пятнадцатилетие?
— Пока еще сказать не могу. Спросите тогда у Орхана.
Тут нас прервал учитель географии. Он как раз кончил протирать очки. Надел их и сказал:
— Что до меня, ребята...— Он провел платком по лысине и повторил: — Что до меня, то я предлагаю вам прекратить прспирагсльсгна и приступить к третьей части программы — давайте я вам вкратце расскажу о своих впечатлениях от поездки по Анатолии.
— Конечно, учитель, пожалуйста. Ваше слово!
— Но прежде чем начать, разрешите мне извиниться перед вами, что я сделал это так поздно...
— Что вы, учитель, какие могут быть извинения...
— Не прерывайте меня. Вы на уроке! Вы знаете, что я немало поездил по свету. И мне стыдно, что до сих пор я не видел Анатолии... Если вы спросите меня, то я вам скажу, что география нашей страны еще не написана... Если хватит на это моей жизни, то лишь тогда я перестану стыдиться, если сумею я это сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73