Вот и все, что успел
вкусить мой отец от плодов науки. Во время первой мировой войны он сидел в тылу — «забраковали». Во время освободительной войны остался дома как «бедё-ли». Начальник измирского отдела просвещения, старый учитель отца, выдал ему устный диплом: «Давай, Халил-эфенди, езжай в такой-то городок помощником учителя!» Сказать-то сказал, а как к этому отнесутся теперь, через столько лет? И откуда взялась эта мода устраивать экзамены? Неужели теперь ему скажут: «Уши выше лба не растут, братец. Есть новые, образованные учителя. Нечего тебе занимать чужое место, ступай!»
— Дудки! — говорил отец.— Ей-богу, я это так не оставлю! Напишу, самому Гази напишу!
Но второе известие ошеломило его так, что он о письме к Гази и думать забыл. Весть была действительно убийственная: табачный рынок закрыт!
Городок забурлил, как котел на огне. Дома, на работе, в дороге, в кофейне — повсюду только и разговоров, что об этом известии.
— Почему это рынок не открывают?
— Цены упали ниже нуля.
— Кризис!
— Иностранные закупщики ломаются.
— «Режй»2 могла бы закупить, поддержать цены, так нет...
— Ну, и что теперь делать?
— Подождем.
— Табак не может столько ждать — сгниет.
— Будем умолять купцов.
Отец совсем растерялся. К кому обратиться? Кого проспи. Он ничего не понимал этих разговорах и только ругался:
- Вот черт, и надо же было такой напасти случиться как раз, когда мы табак посадили!
Но что мы?! Мот кому, кроме табака, не за что было ухватиться, тот действительно горел на медленном огне.
Наступил март. Снова пора было сажать табак, а старый урожай все еще не был продан. Все сидели по уши и долгах. Бакалейщик и мясник отпускали в кредит. Приказчик писал в долговой книге: «Шесть и семь — тринадцать, да два в уме...» В кофейне расплачивались по счетным палочкам. У булочника тоже. Перед домом ростовщика Хаджи Османа-эфенди — толпа. Он ссужал деньгами под бандитские проценты. На рынке застой.
Базары безлюдны. В тележных мастерских и кузницах не слышно звона наковален. Мелочные торговцы, перекупщики, торговцы обувью и платьем давят мух. Проходишь мимо шашлычной, и не слышно больше заманчивого, вкусного запаха. Женщины не отправляются больше в баню с узелками белья, пахнущего лавандой, с айвой и маслинами для закуски. Ребятишки истосковались по сахарным петушкам. А байрам на носу...
Табаководы носы повесили, молчат—рта ножом не раскроешь. Переселенцы ходят как потерянные. Все злые, раздражительные. Тех, кто курил покупные сигареты, можно было сосчитать по пальцам. У большинства в табакерках или контрабандный табачок, или крошки сухого самосада- Свернут самокрутку из тетрадной бумаги и день-деньской дремлют и цеховом помещении под управой, ждут новостей от председателя Али Ризы-бея. Он самый крупный табаковод. Ну ему-то хоть бы хны. Мехмед-бей уехал в Измир, Шериф-заде сидит на своей фабрике. Им что? Если табак упадет в цене, выручит виноград, а не будет винограда—оливки.
Купцы, эксперты, директор банка и заведующий отделением «Режи» каждый день приходят к Али Ризебею. Шепчутся, высчитывают, подсчитывают. Ездят в Измир и обратно. Шлют телеграммы. В Анкару, в министерство, отправили со своим «послом» несколько бидонов оливкового масла в «подарок»...
Зато юродивому Бахри работа. Он безостановочно носился по улицам. Ах, как он бегал! И особенно когда задерживалось открытие табачного рынка. С тех пор как его дом сгорел вместе со всей семьей, прошло уже четыре года, а он все бегал. В той же одежке зимой и летом: в кальсонах и ночной рубахе. Бежал куда глаза глядят и кричал: «Сгорел!» Кричал: «Сгорел!» — и бежал куда глаза глядят, все так же задыхаясь и хрипя. Пока не падал от усталости и голода. Когда ребятишки выносили ему кусок хлеба с оливковым маслом, он замедлял бег, брал хлеб и снова пускался во весь опор. Никто его не трогал, он никому не мешал. Вот уже много лет преследовал безумец поджигателей и все не мог их нагнать. Попробовали бы с ним состязаться чемпионы по марафонскому бегу, наверняка проиграти бы. Я думаю, не было на свете выносливей и быстрей бегуна, чем наш юродивый Бахри.
Утром и вечером Бахри молнией проносился по привокзальной улице: «Сгоре-ел!» И табаководам хотелось бежать вслед за ним с тем же воплем. Каждый про себя думал: «Дурачок прав. Еще немного, и все табаководы погорят!»
Но как-то утром на весь городок прогремел голос глашатая Исмаила, провозгласившего радостную весть:
— Эй, жители нашего города! Досточтимый председатель Али Риза-бей решил закупить немного табаку, пока не откроется рынок! Мехмед-ага и Шериф-заде тоже покупают! Нуждающиеся в помощи пусть соберутся к управе! Пользуйтесь случаем сегодня, завтра он не представится. Слушайте, слушайте, слушайте и не говорите, что не слышали!
Цена? Это зависело от того, насколько плохи у тебя дела. Разве стали бы богатеи покупать табак, не пронюхав заранее, какова будет ему цена на рынке, не подсчитав до гроша, сколько они заработают на каждом килограмме, просто так, по доброте душевной?! Они всё сбивали и сбивали цену. Янтарный табак пошел дешевле шпината. Но и бросовые цены лучше, чем ничего! Не погибать же табаководам—пусть уж лучше купцам будет выгода!
Выгода, конечно, была, но не тем, кто продавал. А тем, кто покупал. У нас было всего восемь кип табака. И все их отец продал Мехмеду-аге. После выбраковки, уплаты аренды за землю, налогов и долгов отец вернулся домой с выручкой, не превышавшей трехмесячное жалованье.
За завтраком этот тощий барыш стал предметом великих споров. Прикидывали и так и сяк—пустое не опорожнилось, полное не заполнилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73