Рынок, цеховые клубы, площади подметены и вылизаны. Дома на главных улицах побелены, замазаны известью бросавшиеся в глаза надписи на стенах: «Мочиться воспрещается!» Занавеси на окнах выстираны. К старым цветочным горшкам добавлены новые. Словом, городок стал похож на невесту, вытащившую из сундуков все свое приданое и украсившую голову свадебным венцом из флажков. За километр от станции через каждые сто метров между чинарами были натянуты транспаранты из красной материи. Белые буквы на них гласили:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, НАШ ВЕЛИКИЙ ОСВОБОДИТЕЛЬ!
ВЛАСТЬ ПРИНАДЛЕЖИТ НАРОДУ!
ТУРОК РОДИЛСЯ СВОБОДНЫМ —СВОБОДНЫМ ЖИВЕТ!
МЫ BCЕ ЗА ОДНОГО И ОДИН ЗА ВСЕХ!
МЫ ПОХОЖИ ТОЛЬКО НА САМИХ СЕБЯ!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА!
В воздухе лозунги, а на земле от станции до управы — ковры и килимы. Собирали их во всех мечетях—не хватило. Беи вытащили из домов свои, расстелили их на пути Гази. Чуть не у каждой чинары — жертвенные животные со связанными ногами и повязкой на глазах. От баранов — до телят, от телят — до верблюдов. Мясник Сайд с усами, закрученными, как бараньи рога, в кожаном переднике, с десятком наточенных и заговоренных ножей стоял у выхода со станции в боевой готовности.
Распорядок встречи был таков. Как только благословенная нога Мустафы Кемаля ступит на землю городка, «отцы города» во главе с Мехмедом-беем подойдут к нему для целования руки. Фотограф Байрам произведет съемку. Как только начнется шествие по ковровой дорожке, бывшие четники под командой Мустафы Кулаксыза и жандармы начнут палить в воздух из ружей. Мясник Сайд помчится перед Гази, закалывая по дороге одну жертву за другой. В это время труба на фабрике Шериф-заде сыграет «на работу» или «шабаш». Загудят сирены элек-
тростанции, гудки паровозов, автомобилей и грузовиков. Оркестр Турецкого очага заиграет «Марш независимости». Барабаны застучат «Эй, Гази». Зурны затянут «Алжир». Выстроившиеся на тротуарах школьники, «следопыты», ремесленники и табаководы встретят великого гостя шквалом аплодисментов. Если Гази изволит что-нибудь кого-либо спросить, следует отвечать: «Да, ваше превосходительство, благодаря вашим заботам». Таким порядком гость проследует до управы. Потом...
Программа встречи была длинной-предлинной. Она была изложена в приказе по городу, скрепленном собственноручной подписью председателя местного отделения партии Мехмеда-бся. Председатель управы издал свой приказ, объявленный народу глашатаем:
— ...Хождение в рваном одежде запрещается. Босиком появляться на улице запрещается. Нищим у мечети скопляться запрещается. Носы у детей должны быть вытерты. И безрукие должны хлопать в ладоши, и немые должны кричать: «Яша!» Покажите себя, дорогие земляки, не ударьте в грязь лицом. Слушайте все и не говорите потом, что не слышали!..
Все слышали. И все выполнили приказ. Только юродивый Бахри испортил дело. Да как еще! Представьте себе, пришел поезд, Гази ступил на землю городка, Мехмед-бей целует руку, гудки, оркестр, барабаны, зурны, марш-парад. Мясник Саид одним ударом валит барана, двумя — теленка, гремя — верблюда. Но где же аплодисменты? Где крики «Яша!»? Народ заполнил тротуары, высыпал на крыши, забрался на деревья, но все смотрят не на Гази, который начал свой путь по устланной коврами дорожке, не в сторону станции, а в сторону управы. Оттуда кто-то бежит. Босиком по коврам и килимам. Юродивый Бахри! В рубахе и кальсонах, с амулетом на шее, с помутившимся взором, с пеной у рта. Бежит во весь опор и кричит: «Сгоре-ел!»
Но в этот раз сгорел он сам, бедняга Бахри. Его попытались остановить у гостиницы. Но безумец вырвался из рук десятка жандармов и побежал дальше. Если его не остановят у почты или у здания наместника, он может на такой же скорости подлететь к вокзалу и обняться с Гази. Не остановили. Тогда полицейский комиссар Араб — еще одна городская знаменитость—выхватил револьвер и
два раза выстрелил по ногам Бахри. Бедняжка повалился рядом с жертвенным бараном.
Револьверные выстрелы потонули в завывании гудков, человеческая кровь смешалась с кровью зарезанных животных.
Бахри схватили за окровавленные ноги, оттянули за спины толпы. Обошлось.
Через две минуты показался Гази. Он был в штатском. Подтянутый, стройный, прямой как штык. Глаза синие-синие. Волосы каштановые. Лицо улыбающееся. Подняв руки, он приветствовал народ. В трех шагах сзади — адъютанты, телохранители и отцы города—толстяк Мехмед-бей, высокий худой Шериф-заде, кривоногий Али Риза-бей и компания...
Ночью в городе иллюминация. В небе гаснут и загораются звезды ракет. В «Турецком очаге» веселье. Оттуда несет водкой аж до самого базара. От базара до очага ни пройти, ни проехать: тройное оцепление — полиция и жандармы.
— Давай, сынок, нельзя упускать случая,— решил отец.— Пойдем расскажем о нашем горе его превосходительству Гази-паше.
Пошли. Наткнулись на первый кордон. Здесь отец быстро договорился—большинство полицейских было его учениками, он обучал их грамоте в Народной читальне.
Второй кордон. Отцу преградил дорогу комиссар Араб:
— Куда это, ходжа?
Отец объяснил: так, мол, и так. Тот передал в третий кордон. Из третьего кордона сообщили в «Турецкий очаг», тем, кто сидел за банкетным столом. Через некоторое время таким же образом пришел ответ. От Мехмеда-бея. Ответ прошептали на ухо комиссару. А комиссар прошептал отцу:
— Не принимает, ходжа.
— Отчего? Перепил, что ли?
— Опомнись, что ты говоришь, ходжа!
— Что говорю, то и говорю. Пропусти, я сам!
— Спокойно, спокойно, ходжа! Или ты сам сегодня перепил?
— Не твое дело. Пусти!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73