Сон был, как говорится, в руку: меня выкинули из дома, где я жил. Я очутился на улице. Ночевать в школе запрещено специальным приказом! Попробуй-ка не поночуй, Атам!
— Я нашел другую комнату. В пустом доме одного бедняка, что бросил деревню и уехал искать счастья на чужбине. Сказали, в доме водятся привидения. Ну и хорошо, по крайней мере будет компания, решил я. Решить-то я решил, однако на вторую ночь чуть не свихнулся. Стены ходуном заходили от грохота. Встал, зажег лампу. Что-то зашуршало на улице. Молотилка остановилась. Погасил лампу, только стал засыпать, снова «привидения» загрохотали кулаками по стенам, в этот раз соседних домов. Плохи мои дела, Атам!
— Да будет тебе известно: крепость накануне падения. Зима в разгаре. А они взяли раскрыли школу — будем ставить, мол, черепицу. Раскрыть раскрыли, а покрыть не покрыли. Дождь да вечер загасили мою свечу. Не свечное сало, а соки моего сердца, мои слезы, моя кровь поддерживали ее огонь. Сегодня вечером снег залепил твой портрет. Я стряхнул его ладонью и вот говорю с тобой. Больше мне сказать нечего. Еще немного, и я сдамся, Атам!
— Сдался. Занес в журнал дату отъезда: тысяча девятьсот тридцать восьмой год. В графе «Причина» написал коротко: «Колдовство муллы». Поглядел на фотографии шести моих предшественников, товарищей по профессии и по несчастью, попрощался с ними. Прощай и ты, Атам!
Хаджи Бекир погрузил мои пожитки на ишака, на одном боку — чемодан, на другом — постель. Явилось несколько моих учеников. И среди них Пене Осман — моя надежда. Поцеловал мне руку и заплакал:
— На току мулла созвал своих псов, учитель. Хотят проводить тебя сковородным звоном.
ДЕНЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
Сам не знаю, каким ветром занесло меня в Стамбул. Там в это время шел набор в Анкарскую государственную консерваторию. Одним из кандидатов был я. Случилось так, что не успел я помыться с дороги, как попал на экзамены. Сдал удостоверение личности, справку о здоровье, диплом и прочие документы, получил экзаменационную карточку с номером и вошел в зал. Гляжу, кандидатов человек двести, ребята и девушки. Одеты но-праздничному, причесаны. Заметил свободное местечко. Подошел и спросил сидевшую рядом девушку:
— Здесь свободно?
Она внимательно меня оглядела. Глаза, как виноградины. В них написано: «А этот еще откуда взялся?»
— Можно сесть?
Кивнула. Стул был скрипучий, как в кино; кое-кто оглянулся. Откуда мне было знать, что экзамен уже начался?! В глубине зала сидели члены жюри. Почти у всех — головы лысые. Перед ними стоял кандидат. Они его о чем-то спрашивали. Его ответы слушал весь зал. Рядом сцена. На сцене в правом углу — рояль...
Я застыл с раскрытым ртом. Вытер пот со лба. Гляжу — платок черный от грязи. Испугался, что девушка рядом со мной увидит. Увидела. Спросила шепотом: Им прямо с дорог и?
— Да. Хорошо, что сел рядом с вами.
— Что ж гут хорошего?
— Запах ваших духов перебьет запах моего пота. Мы посмотрели друг другу в глаза. Я ведь сказал:
глаза у нее были, как виноградины. Под их взглядом чувствуешь себя, как под дулом пары пистолетов: поднимай руки и сдавайся. Глядя, как движутся ее губы, полные, свежие, словно цветок граната, я не расслышал, что она мне сказала.
— Что вы?
— Я говорю: вы тоже на оперное отделение?
— Где уж с моим голосом.
— Отчего же, голос у вас густой.
— У вороны тоже.
Чтобы не рассмеяться, она прикусила губу. Я перепугался. Разве такую губу прикусывают? Вот-вот кровь закапает.
— Вы комик! — говорит.
— Есть немного. В деревне мулла и аги животики надо мной понадорвали.
— Вы, наверное, деревенский учитель?
— Лучше бы мне им не быть.
— Значит, вы на театральное отделение хотите?
— И не надеюсь. Там видно будет... Что спрашивают? Она показала глазами на жюри. Стали слушать вместе.
Сначала велели рассказывать. Все, что душе угодно. Ясно, хотят узнать, на каком диалекте ты говоришь. Потом кого просили стихи прочитать, кого сыграть отрывок из пьесы. Это был первый тур. Кого отберут, тот на следующий день будет подвергнут испытанию по мимике.
— Значит, погорели,— сказал я вполголоса.
— Чего тут гореть?
— Я в этой мимике ни в зуб ногой.
— Да там и знать-то нечего! Надо только без слов, лицом, руками, взглядами передать какое-нибудь чувство, случай, событие.
— Так в книгах написано, но...
— Как бы там ни было написано, главное — не смущаться. Что ты чувствуешь, то свободно, непринужденно...
Я непринужденно прикрыл ладонью ее руку и, глядя ей прямо в глаза, спросил:
— Вот сейчас моя рука и мой взгляд что-нибудь тебе мимически говорят?
— Говорят.
— Что?
— Что ты медведь неотесанный.
Наступил мой черед. Я встал, медленно подошел к жюри и остановился. Двести пар глаз уставились на меня, словно я стоял посреди арены бродячего цирка, а они заплатили деньги за вход. Не хватало только зазывалы у входа, который кричал бы: «Заходите! Вход пять куру-шей! Вы увидите не мальчика с пальчик, не гиганта, не русалку, не отрубленную голову, а всамделишного деревенского учителя. И какого учителя! С трехдневной щетиной на подбородке, с грязным воротничком! Галстук завязан колом, гольфы на коленях—пузырями, куртка охотничья, носки рваные, ботинки в пыли...»
Я глядел на жюри. Жюри на меня. В середине сидел седобородый человек в очках. Глаза, как бусины. Лицо,как свекла. Это, наверное, и есть немецкий профессор, решил я. Опираясь на трость с серебряным набалдашником, он склонился к переводчику и что-то ему говорил, да так, словно во рту у него была целая картофелина. Речь переводчика, напротив, была мягкой и внятной. Он то и дело машинально поправлял очки в желтой металлической оправе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73