У меня вся нога в грязи.
— Не забудь повязать галстук. Дать тебе зеркало?
— Ей-богу, ума у вас ни на грош.
— В самом деле, будь мы умней, давно бы ушли без тебя.
— Ну, знаете, уговор дороже денег. Только вот смерть на троих не разделишь. Даже если нас хлопнет
одна пуля — подыхать будем все равно отдельно!
— Заговорил, как на проповеди. К чему ты клонишь?
— Говорил вам, лучше взять проводника!
— Вот именно! Такого же верного проводника, как Алй Эртекин. Который работал бы в секретной полиции. Неплохо бы его иметь сейчас рядом. Чтоб вдруг взыграли в нем «патриотические чувства», и «ради спасения отечества» он подкрался к тебе сзади и опустил дубину на башку. Ты б и ахнуть не успел, так же как Сабахаттин Али, который в тот миг читал Пушкина. Проводник же не хуже Дантеса нанес смертельный удар. А на суде в Кыркларели твоего Али Эртекина объявили бы национальным героем. Кости бедного Сабахаттина перевернулись бы в гробу. Впрочем, и гроба-то у него не было. Через шесть месяцев нашли бы здесь пастухи наши косточки. Тебя опознали бы по золотому зубу, меня — по ножищам сорок четвертого размера, а его — по сутулой спине и кривым ногам. Собрали бы наши останки в такой же мешок, что служил гробом Сабахаттину Али. Тут мы и представились бы ему: «Здравствуйте, маэстро! Можем теперь помочь вам выпускать «Марко-пашу»3. Здесь нас не освистают!»
— Хватит,— взмолился Третий,—беру свои слова обратно. Слава богу, что не взяли проводника. Дело теперь за малым — проделать самим тот путь, который Сабахаттину не удалось пройти и с проводником.
Голос у него звучал невесело. Тронь—и заплачет.
— Готовы? — спросил Первый.
Третий вскочил на ноги. Его тут же дернули за подол:
— На карачки!
Тог грохнулся на землю: Ч го случилось?
Ты что, собрался гулять по по набережной? Теперь только ползком. От кустика к кустику. От бугорка к бугорку, как новобранцы. Небось в армии весь срок пролентяйничал, теперь узнаешь, почем солдатские слезки. А ну, ложись! Первый ориентир — купа деревьев. За мной!
Они полагали, что, перейдя простиравшееся перед ними ровное пространство, окажутся сразу у тех деревьев. При свете выглядывавшей из-за облаков луны оно каза-
лось ровным, как только что вспаханное поле, однако на самом деле то было кочковатое, поросшее кустами болото. Таково уж свойство лунного света. Развалины кажутся в этом свете дворцами, а ухабы да ямы — гладкой дорогой. Достойно удивления, что наши политики, поднаторевшие в словесных выкрутасах, фальшивых мелодиях и превратных освещениях, забыли о лунном свете. А ведь стоит включить над Анатолией хорошенький лунный свет, и все увидят — страна процветает. Или еще проще: изготовить очки с лунными стеклами, издать декрет о непременном их ношении, и дело в шляпе: глазам предстанет не мрачная действительность, а цветущий розовый сад!
В такой-то цветущий сад и попала сейчас наша троица. Роз, правда, не было. Зато колючек — сколько угодно. Кусты остролиста, шиповника, ежевики сплелись в таких тесных объятиях, словно не виделись друг с другом лет сорок. Не так-то просто было их расцепить и проскользнуть между ними. Они цеплялись за шиворот, за брюки, за полы пиджаков. В одном месте всем троим пришло в голову: не лучше ли выскользнуть из одежды, как змеям из шкуры? Кустарник царапался, как тысячи кошек, вцеплялся в ягодицы, как стая собак. Мало того, земля под ними тоже не походила на землю: то спотыкаешься на камнях да кочках, то с трудом вытягиваешь башмак из трясины, то влезаешь руками в крапиву,— хоть криком кричи.
Всем приходилось не сладко, но Третий роптал больше всех:
— Прежде чем мы выберемся на какую-нибудь козью тропку, я останусь в чем мать родила!
— Не бойся, у меня есть запасные кальсоны!
— Погодите, я потерял очки!
— Не время сейчас искать очки—видишь, месяц зашел за тучу.
— Ей-богу, я не могу без очков. Вижу словно с минарета.
— Плохо ли? Привыкнешь смотреть на всех свысока.
— Голова кружится.
— Ты близорукий или дальнозоркий?
— Почем я знаю. Не вижу вблизи, и всё.
— Еще лучше. Нам, собственно, надо видеть то, что вдали. Где эта купа деревьев?
— У черта в ступе! Помогите найти очки!
— Ладно, мы пошли. Слышишь? Опять собаки залаяли. Тебе пастухи помогут. Найдешь—догонишь!
— Вы что, хотите меня с ума свести?
— И не собираемся. Но в полиции на первом же допросе они это запросто с тобой сделают!
Добравшись до деревьев, они без сил повалились на землю. Все трое разевали рты, как скумбрии на лотке у торговца. Едва придя в себя, снова заговорили. Тихо, чуть слышно, словно беседовали с камнями, колючками и травинками, торчавшими у них под носом. Пожалуй, говорить было не время. Да и шутки были неуместны. Совсем неуместны. Но стоило им замолчать, как тут же подавал голос их четвертый спутник—страх. Чтоб заткнуть ему рот, нужно было петь, кричать во весь голос или хотя бы говорить. Каждый из них чувствовал это, и, словно по уговору, каждый болтал что придет в голову, полагая, что другой этого не замечает. Важно было одно — говорить.
— Здесь всякий куст хватает за ворот, как полицейский. Границу перейти легче, чем это болото.
— Не говори гоп, пока не перепрыгнешь.
— Это верно. Границу я еще не переходил.
— В городе Урла один крестьянин тоже сказал: «В первый раз меня вешают». Он убил местного богатея. И вот утром стали его вешать перед управой. Ну, и я там был...
— Выла тебе охота...
— Не охота, а дело. Послали от газеты, чтоб я написал что-нибудь.
— Ну и дальше?
— Палач Али накинул петлю...
— И не дали последнего слова осужденному?
— Дали. Первое, говорит, мое слово и последнее:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73