Было решено дожидаться утра здесь. Сон склеивал веки. Но спать было не время. Как говорил Кёроглу: первый мой враг — бей из Болу, второй — сон. Недаром разбойники в горах больше всего боятся быть застигнутыми во сне. Одержимый этим страхом, Первый поднял воротник свернулся мокрицей. Второй прислонился к скале. Третий растянулся на земле вниз лицом, положив голову на руки. Но уснуть, как бы они того ни хотели, было не так-то просто. Порывистый ветер свистел и выл в щелях скаты, похожей на пастуший костер. Ах, если б можно было сейчас сложить такой пастуший
костер! Первый мысленно забрался в спичечный коробок, что лежал у него в кармане. И сидел там с полчаса, не меньше.
— Если зажечь огонь...
— Нельзя,— ответил Второй.
Спросили Третьего. Он ничего не ответил. Тогда они прижались спинами друг к другу, подтянули колени к подбородку. Первый ни о чем не думал. Но мысли его сами собой покинули коробок со спичками и забрались теперь по соседству в пачку сигарет. Терпения не было. Сунул руку в карман, и вместе с сигаретой вылетели из пачки все его мысли. Потом достал спички. Чиркнул в ладонях. Затянулся. Ох, блаженство! Дым добрался до самых пяток... Еще разок... Ожил, словно протер глаза холодной водой. Потом через плечо протянул сигарету товарищу. Тот затянулся дна раза и сунул сигарету в землю, погасил. Такая у него была привычка. Бросал, не докурив до половины. Боялся подпалить усы. Не курильщик, а находка для собирателей окурков —разгуливай себе с палочкой, накалывай на гвоздик.
Третий, не поднимая головы, пробормотал:
— Напустили тут сладкого дыму.
— Мы думали, ты уснул.
— Вроде забылся немного. С женой говорил...
— Сказала, возвращайся обратно?
— Нет. Говорит, поняла. Все тебе опротивело, дышать стало нечем. Все тебя угнетало. Ко всему охладел. Натерпелся несправедливости, вот так! За что ни брался, все из рук уплывало. Как ни крути, надо было искать какой-то выход... Надо-то надо, но я-то в чем виновата? Кто заменит отца троим ребятам, которых прицепил ты к моему подолу? И потом, разве нельзя было сказать: я решил так, мол, и так. Неизвестность томит хуже горя. Не умею, мой милый, тебе объяснить...
Он говорил как во сне, невольно подражая голосу и тону своей жены:
— И еще скажи, что мне делать, если наша младшая дочка, увидев в газете чей-нибудь портрет, станет говорить: это мой папа? Мне кажется, не выдержу я, умру...
Первый толкнул товарища в спину:
— Как хорошо, что мы не уснули.
— Я, слава богу, в своем уме! Моя жена не то что его. Стоит ей рот раскрыть, не оставит камня на камне ни от моей совести, ни от любви к родине...
— Видать, боялся ты своей жены.
— Нет, просто относился с уважением к ее придури!
— По мне, бог с ней, с женой, да и с сыном, а вот дочка... Скорей бы рассвело. Поглядел бы на карточку...
Третий сел:
— Когда рассветет, посмотрим прежде всего, где мы находимся. Куда забрели, куда попали?..
— В Болгарию.
— Погодите немного, услышим утренний эзан, тогда узнаем.
Третий мог сомневаться сколько угодно, никого это уже не трогало. Их четвертый спутник—страх—исчез: он отстал у пограничного камня. Он не был так храбр, чтобы вместе с ними, рискуя жизныо, предпочесть родине чужбину.
В этот миг, непонятно откуда, долетел до них звон: бом! Словно капля упала в воду, и волны пошли расширяющимися кругами, ударились о скалу и отозвались эхом.
— Слыхали? Что твой верблюжий колоколец.
— По-моему, это церковный колокол.
— Должно быть, деревня рядом. Тут сверху до них долетел крик:
— Эй мамката...
Они взглянули на Третьего. Круглые голубые глаза его сверкнули. Он бросился их обнимать:
— Не бойтесь, мы в Болгарии. — А что значит «мамката»?
— «Мать» значит. Ругается пастух.
— А после мамкаты, что он там промычал?
— Этого я не понял.
— Так-то ты знаешь по-болгарски!
— Мало вам? Я ведь сказал только, что родился в Делиормане, а не вырос там.
— А мы-то надеялись на твой болгарский язык.
— И надейтесь.
— Послушай, неужели делиорманские турки, кроме ругани, по-болгарски ничего не понимают?
— Хватит и лого. Делиорманские болгары по-турецки тоже только ругаться умеют да еще знают: «Селям!»
— Короче, сколько времени?
— Скоро пять. Второй поднялся.
— Ты куда собрался? В церковь?
— В церковь не в церковь, а вот поглядите: слева вроде что-то вырисовывается, похоже на двор. Пойду погляжу. Плетень или изгородь там, что ли...
— Браво. Вижу, ты теперь расхрабрился, без всякого страха можешь сходить по нужде.
— Могу и тебя захватить...
Второй удалился, что-то бормоча себе под нос. Его товарищи, сосчитав до ста, последовали за ним.
Заря осветила его лицо прежде, чем горизонт. Радостная весть заключалась в одном слове:
— Кладбище!
Потом он скрестил перед их носом два толстых, здоровых указательных пальца:
— И камни на нем вот такие... с крестами!
Еще до первых петухов они дошли до болгарской деревни и зашагали по главной улице между редкими одинокими домами. В некоторых окнах горел свет. Мамки и детки уже проснулись. Мужики, собираясь в поле, верно, начали подвязывать постолы. Но во дворах еще никто не показывался. В одном дворе встрепенулся на плетне петух, вытянул шею и хотел было закукарекать, но услышал шаги и повернул голову. Кукарекнул лишь разок-другой: «Чего, мол, этим троим не терпится—не успел я зорю сыграть, а они выскочили на улицу».
Троица шагала по-солдатски в ряд, плечом к плечу, уставя взгляд на показавшуюся церковь—крест на ней уже начал рдеть—и думая о том, кого они первым встретят, что ему скажут. Они не сразу услышали топот, приближавшийся к ним со спины. Вдруг Первый, он был крайний справа, словно овца, на которую вот-вот бросится волк, забился в середку между товарищами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73