Он хотел продать виноградники жены и открыть свою собственную пекарню. Хотел стать хозяином. А за учебу обещал отцу «безвозмездно» каждый день по французской булке. И молигься всю жизнь за него, что обучил, мол, грамоте такого темного ишака...
Отец слушал его, слушал, потом указал на меня:
— Попроси моего подмастерья. Сюлейман бросился ко мне:
— Ради аллаха, выучи меня. Душу за тебя заложу, весь мой заработок отдам!
В тот же день в пекарне у чана с тестом мы приступили к занятиям. Написали на тесте первую букву алфавита: «две палки углом и перекладина». Но что поделать, рисунки, годящиеся для детей, Сюлеимана сбивали с толку. Увидит нарисованную вверху крысу, и можешь сколько угодно складывать: «к» плюс «р» плюс «ы», чтоб он прочел «кры-са». Обязательно прочтет «мышь». Когда мы с грехом пополам добрались до зета, он спросил:
— И это все?
— Все.
— Вся грамота—и чтение и письмо?
— Вся. Итого двадцать девять букв.
— Значит, я все выучил?
— Как видишь, выучил.
— За месяц?
— Даже меньше.
— Ну, молодец! Скажи теперь, чему же вас в школах столько лет учат?
На этот вопрос я так, сразу, ответить не сумел. Если кто сумеет, поздравляю.
На втором месяц Сюлейман начал по слогам разбирать газету «Кёроглу». Весь белый от муки, с засученными рукавами, закачанными штанами, в деревянных сандалиях на босых огромных, как пекарная лопата, ногах, он усаживался перед печыо и громко, чтоб все слышали, принимался читать «политику»:
— Шведский король разгневался! Я возьму флот и потоплю всю Европу! — сказал он. Аллах! Аллах! Разве можно так гневаться? А-а-а?
Он долго тянул это свое «а». Потом спрашивал:
— Где же это Швеция, милок?
— В гявурских землях. Рай-страна!
— Чем знаменита?
— Часами, лезвиями для бритв и коровами.
— А хлеб там какой, милок? — Как хлопок.
— Аллах, аллах! Значит, и там есть, хорошие месильщики теста, вроде меня.
— Нет, они тесто замешивают машинами.
— Гявурское дело! Тесто, милок, оно кулака требует, пятки здоровой! Пот должен капать с носа в тесто, когда его месишь, иначе не взойдет. И толку в нем будет мало — хлеб будет не сытный. Не наестся человек досыта, вот и глядит тогда, на кого бы ему кинуться, не хуже этого шведского короля. Выходит, без хлеба политики не бывает. Заруби это у себя на носу...
Я зарубал. И мы переходили к другим сообщениям. Так с комментариями дочитывали газету до объявлений. Но Сюлейману было мало. Он задирал голову и принимался читать вывески в ряду напротив:
Чайхана «Солнце» — Халид Балабан... Торговая контора «Благополучие»... Аптека «Первая помощь». Верно я читаю, милок?
— Верно.
— Конечно, раз ты мой учитель. Давай я тебе эти вот деньги почитаю?
Скажешь, не надо, смотришь, а он уже вытащил из кармана зеленую бумажку и читает:
— Одна турецкая лира. Министерство финансов. Дата. Седьмого дня девятого месяца тысяча девятьсот тридцать третьего года. И... И.... А эту цифру прочти-ка ты — большая она и нулей столько...
— Шестьсот тысяч двенадцать.
— Ой, мама! Шестьсот тысяч считанных! — удивлялся Сюлейман и складывал по слогам дальше.— Министр Финансов Абдульхакй Ренде. Тьфу — Ренда... Генеральный директор центрального банка. Подпись. Не читается.
И правда, все, что читалось, Сюлейман мог теперь прочесть. Целыми днями он бродил взад и вперед по рынку. Увидит дощечку на углу, читает: «Улица Освобождения». Увидит приклеенное к фонтану объявление, читает: «Ипотеки, секвестры, ведение аукционов».
На кинорекламе прочел: «Жить—наше право».
Как-то раз вышли мы вот так же «почитать белый свет». На площади перед управой Сюлейман прочел: «Общественная уборная». Зашел в отделение «Для мужчин». И пропал. Целый час его ждал.
— Что случилось, Сюлейман?
— Да что ж еще, милок,— там на всех четырех стенах бесплатная газета. Читал, читал, так и не дочитал!
— Нечего было и читать.
— Потом и я пожалел. Но слово за слово тянет, милок. На одного я рассердился даже!
— На кого?
— Написал, понимаешь: «Кто здесь пишет, тот ишак!»
— Верно.
— Выходит, и сам он ишак?
— Ишак.
— Я ему это прямо в лицо и сказал. Поплевал на карандаш и внизу приписал: Эй, ты, ишак, если так, чего ж ты сам здесь пишешь?
— И расписался?
— Конечно. Как на султанской печатке.
— Молодец, Сюлейман.
Газету «Кёроглу» Сюлейман вскоре забросил. Чего зря деньги переводить? Захочется ему почитать, отправляется на площадь читать объявления на доске в управе. По воскресеньям ходил на кладбище «читать могилы». Собирал на улицах пачки из-под сигарет. Пачку сигарет «Крестьянин» прочесть было легко: «Двадцать сигарет. Управление монополий Турецкой республики. Цена шесть курушей, включая налог национальной обороны». Но «Серкль д'ориент»' поставил его в тупик. Попробовал разобрать по складам. Не вышло. Я прочел, объяснил. Не
понял. Ни название, ни сами сигареты были ему не по зубам.
Сюлейман вскоре стал мишенью для насмешек. Весь рынок — мастера, подмастерья, ученики—над ним потешался. Прежде чем купить, например, мясо у мясника, он торговался—требовал, чтобы ему завернули непременно в газетную бумагу. Кто смеялся за глаза, кто говорил прямо в лицо: «Совсем рехнулся простофиля!»
Однажды мы возвращались с ним домой после очередного «чтения белого света». Навстречу нам, тяжело прихрамывая, выбежал юродивый Бахри. Глаза его были устремлены в одну точку, словно читали надпись, видимую только ему. «Сгорел!» — прокричал Бахри.
Сюлейман долго глядел ему вслед. Вздохнул:
— Аллах, аллах! — сказал он наконец.—Совсем плох, бедняга!
Наступил конец каникул. Я вручил Сюлейману его диплом и уехал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73