.. Ленин вернул нам священные земли наших предков, нашу родину, дал нам равенство, новую жизнь , в которой нет ни бедных, ни обездоленных. И мы должны преклоняться перед его именем, как...— Айша-апа запнулась.— Я родилась мусульманкой и умру ею, но молитвы всевышнему не мешают мне...— Она взглянула на портрет.— Не знаю, как это объяснить.
— Я понимаю, апа,— тихо сказал Мурат.
— Вот и хорошо, сынок,— слабо улыбнулась Айша-апа, вновь принимаясь за четки.
XXII
Весна... Теперь уже настоящая, без обмана, с предгорий сошел весь снег, от буйного разноцветья рябит в глазах, солнце яростно светит с чистых высоких небес, у горных вершин — ни самого крохотного облачка, предвещающего ненастье. Жить бы да радоваться...
Живут, хотя и без радости.
Мурат сидит на скамеечке у забора, ограждающего станцию, греется на солнце. Даже кашель сейчас оставил его. К вечеру забьет, заколотит, начнет рвать легкие, а пока дышится спокойно, вот только хрипы при каждом выдохе, но к ним Мурат давно уже привык. Да и к чему только человек не привыкает... Вон взять Гюлыпан. Давно ли серой тенью самой себя казалась — согбенные плечи, узкое старушечье лицо в траурной рамке черного, наглухо повязанного платка, узко сжатые губы, всегда опущенные глаза... А теперь живчиком снует по двору, прежняя стать легко угадывается в просторном ситцевом платье — похудела все-таки,— румянец на щеках, влажно блестят черные распахнутые глаза. А всего-то три недели прошло, как пропала Изат...
О ней по-прежнему стараются не упоминать. Да ведь почти четыре года прожил маленький человечек в доме. То вдруг каменно застынет Гюлыпан, держа в руках ее платьице, то острой кинжальной болью полоснет в груди Мурата при виде ее тетради й растрепанных страниц «Коджоджаш». А может быть, Изат до сих пор ищет его, зовет? Но нет, не бывает на свете чудес... Даже взрослому, сильному человеку без пищи и огня не выжить в горах.
А ведь она наверняка пошла не просто встречать его, а искать. Решила, видимо, что если уж он не вернулся вовремя,— значит, с ним случилась беда, ему нужна помощь. И пусть он не звал ее, но разве во все эти четыре года не внушал он ей и словом, и делом, что удел человека — жить не ради себя, а ради других, ради какого-то общего дела? Разве Изат не понимала, почему они здесь, в горах, а не внизу, среди людей? Что станция — это не просто приборы и колонки непонятных ей цифр, а что-то гораздо большее, ради чего им надо быть здесь, терпеть лишения, голодать, год за годом ждать приезда людей — и все-таки оставаться здесь, хотя и можно было уйти вниз?
Все понимала маленькая Изат — может быть, не столько детским умом, сколько добрым чутким сердцем. Это и заставило ее пойти на его невольный зов... И вряд ли думала она о том, какая опасность грозит ей, как ничтожны ее силы по сравнению с грозной мощью гор... Разве думают об опасности, когда близкий человек в беде? А она словно предчувствовала, что с ним случится беда.
Мурат не раз вспоминал, как провожала его Изат на охоту, как просила остаться и никак не хотела возвращаться домой. Что бы прислушаться ему тогда к ее словам... Да нет, не к словам — к ней самой, попытаться понять, что так тревожит ее. Что слова? Пустой звук, сотрясение воздуха. Важно то, что за словом. Не понял... Знал, твердо был уверен — надо идти, в доме нет еды, он — мужчина, его святая обязанность — накормить женщин, уберечь их от опасностей. Вот и уберег... Дарийка, Сакинай, Изат... И вот эта ограда, будка, приборы, серые разграфленные страницы журналов, тысячи комбинаций из десяти — всего лишь из десяти! — значков... Чудовищно, непостижимо. Три человеческих жизни — и десять жалких знаков, кем-то и когда-то придуманных... Когда? Кем? Даже такой малости он не знает. Как-то в голову не приходило поинтересоваться... Цифры всегда были для
него вещью самой естественной, необходимой и удобной. Не спрашиваем же мы, для чего воздух, вода, солнце. Ответ очевидный — для того, чтобы жить. Выходит, и цифры — тоже? Наверно... Но если тысячи людей гибнут за то, чтобы мир был наполнен солнцем и воздухом, а не грохотом взрывов и ядовитыми испарениями,— значит, можно отдать жизнь и за цифры? Так получается...
Это была очередная попытка Мурата оправдать случившееся. В первые дни после исчезновения Изат он шел на станцию с отвращением и почти со страхом, прикасался к приборам с гадливостью, словно это были ядовитые пауки. И вот как-то переборол себя, убедил в том, что не просто надо, а даже как будто некий высший смысл обнаружился в гибельной цепочке. Ничего не скажешь, невесело усмехнулся Мурат, изворотлив ум человеческий... Результат «умствований» налицо — сидит себе спокойно, на солнышке греется, часами торчит на станции, приводит записи в порядок, возится с приборами, жалеет о том, что хотя бы капли масла не осталось, сдувает каждую пылинку, подлаживает, винтики-болтики подкручивает... Восторжествовала железная логика,— если уж на станции все прахом пойдет, тогда уж точно никакого смысла в гибели трех человек быть не может...
Вновь мелькнула красная косынка Гюлынан. Не сидится ей в доме. Тоже понятно — насиделись за зиму. И хотя и во дворе особых дел нет, но ведь — солнце, весенний ветерок с запахами трав и цветов, и перед глазами не серая стена, а сияющие вершины гор... Раньше-то особенно и некогда было глядеть на них — хозяйство. А теперь все их «хозяйство» — безнадежно хромающий Алаяк, но и о нем никакой заботы, сам себе пасется, в последнее время даже на ночь в свое стойло не приходит. Никакой надежды на его выздоровление нет — нога гниет, травы и настойки не помогают, единственное, что мог сделать для него Мурат,— привязать к больному месту войлочную подушечку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94