И сейчас она решила не ложиться. Да и в доме надо было прибраться. Недели не прошло, как они ушли отсюда, но почему-то везде была пыль, и она поставила
греться воду, взяла тряпку и стала убираться. Спал Мурат... Или делал вид, что спит, она не могла этого понять. Пусть... Все эти три дня Сакинай старалась быть внимательной к нему и видела, что он не понимает ее. Наверно, он решил, что она будет упрекать его за Дарийку... Ведь не от святого же духа забеременела она... Да и сам он признался... «Бедный Мурат... Ты и без того уже сверх всякой меры наказан... Нет у меня зла к тебе. А уж к Дарийке — тем более, ведь она мертва...»
Вода нагрелась, Сакинай вылила ее в таз и снова наполнила казан, принялась стирать. Собиралась в дорогу впопыхах, груда грязного белья громоздилась в углу, она выстирала все — рубашки Мурата, свои платья, простыни. Сердце болело все сильнее, она старалась не думать об этой боли — ничего страшного, ведь не в первый раз, поболит и перестанет... Давно уже был вечер, но она не зажигала лампу, открыла дверцу печки, света было достаточно. Мурат во сне повернулся на спину, и она иногда смотрела на него, на его черное, обросшее бородой лицо, и вспоминала годы жизни с ним. Ведь уже десять лет они вместе... Какие юные были они, когда поженились... Как она тогда любила его... А сейчас? Конечно, десять лет — срок немалый, все по-другому сейчас. Все? Но ведь главное-то осталось — она по-прежнему любит его. А он? Не надо думать об этом, уговаривала себя Сакинай, но не помогали никакие уговоры. Думала: как же он мог так предать ее? Дарийка... Здоровая, крепкая, веселая, можно сказать, еще совсем молодая,— что называется, женщина в самом соку... Была... Нельзя о ней плохо думать, приказывала себе Сакинай, но — думалось... Как она-то могла? И смотрела на нее ясными спокойными глазами, утешала, зная, что никто, кроме нее, не может утешить... Как все это понять? Неужели действительно никому нельзя верить? А ведь Дарийке она верила безоговорочно, те злые слова, что сорвались с ее языка перед отъездом,— слова, и не более того... Что делать, водится за ней такой грех — ляпнет что-нибудь, а потом сама же об этом пожалеет. Мурат понимал это. Мурат...
Она снова взглянула на него. Спит... Интересно, сейчас она, нынешняя Сакинай, согласилась бы бросить все — дом, родителей, учебу — и поехать сюда с Муратом? Кто знает... Но ведь было, было — и все бросила, и поехала с ним... Не считала это за какой-то подвиг, но думала — не может он этого не оценить. И было время — ценил. И внимателен был с ней, , и ласков... Когда же все кончилось? Наверно,
1н < разу... Наверно, когда он понял, что у них не будет детей...
Л ему так хотелось сына... Да не одного, он часто говорил игом, когда еще не знал, что она не сможет родить... Но она виновата в этом?
Поговорил во сне Мурат, Сакинай подняла голову, при-
• |ушилась, разобрала отчетливое: «Родная моя... Как же я Луду жить без тебя?»
Она уронила голову на руки, беззвучно заплакала. «Годна н моя...» Не к ней были обращены слова сонного Мурата. I» Дарийке... Ей Мурат таких слов никогда не говорил... Испда был сдержанным, не щедрым на ласку. Поначалу она воспринимала это как должное — мужчина, джигит. Но, «называется, и такие слова он может сказать. Пусть во сне, но может... Только не ей, а другой, пусть и мертвой, но другой, наверно, во сне он видит ее живую... Господи, больно...
Она стала легонько гладить себя по груди, надеясь, что Пиль отступит, и пришло минутное облегчение, и снова думами о том, о чем — она понимала это — думать сейчас. Как дальше жить? Допустим, никто не узнает о том, что произошло между Муратом и Дарийкой... Хотя вряд ли... Ведь говорят же: на чужой роток не накинешь платок... Узнают... Сам же Мурат и не выдержит, расскажет обо всем Дише-апа, а может быть, и Гюлыпан. Не потому, что не умеет держать язык за зубами. Его вина перед Дарийкой заставит иге рассказать... Значит, и другие узнают. Как жить тогда? Медь кончится когда-нибудь это проклятое время, спустятся пни вниз, в долину, люди будут кругом,— как жить под их « знающими, понимающими взглядами?
И еще одно — Гюлынан... До сих пор она не разговаривает с ней, глаз при встрече не поднимет. Да, очень обидела ее Сакинай, теперь-то ясно... Не туда, как говорится, целила, в ту птицу стреляла. Но ведь выстрелила. Зря обидела человека. А беда караулила с совсем другой стороны... Но ведь она была так уверена, что только о Гюлынан мысли Мурата... Что теперь делать? Попросить прощения у Гюль? На словах-то, может быть, и простит, а на деле? Стыдно
• и час вспомнить, как она тогда набросилась на нее... И ведь 1*411111 сомнения в своей правоте не было. Почему так? Почему но дано видеть правду? Так глупа? Ведь не день, не неделю, не месяц было это у Мурата и Дарийки, можно было и замегить... Ничего не видела... И не случись этого несчастья на перевале, так, наверно, ничего и не заметила бы... Да ведь и гам так по-разному вели они себя... Почему-то она как
греться воду, взяла тряпку и стала убираться. Спал Мурат... Или делал вид, что спит, она не могла этого понять. Пусть... Все эти три дня Сакинай старалась быть внимательной к нему и видела, что он не понимает ее. Наверно, он решил, что она будет упрекать его за Дарийку... Ведь не от святого же духа забеременела она... Да и сам он признался... «Бедный Мурат... Ты и без того уже сверх всякой меры наказан... Нет у меня зла к тебе. А уж к Дарийке — тем более, ведь она мертва...»
Вода нагрелась, Сакинай вылила ее в таз и снова наполнила казан, принялась стирать. Собиралась в дорогу впопыхах, груда грязного белья громоздилась в углу, она выстирала все — рубашки Мурата, свои платья, простыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94