.. А у меня больное сердце, и Мурат сказал, чтобы мы сидели и ждали его... Ушла Дарийка. Сакинай видела, как карабкалась она по тропе, и поначалу злость разбирала ее. Чего она лезет? Все лучше других хочет быть... Все хорошие, только она, Сакинай, плохая... Мурат давно уже и слова путного ей не скажет... А в чем ее вина? Вот и сейчас... Ну, сходил бы Мурат один раз, потом разделили бы на всех поклажу и перевалили хребет... Так нет, надо Дарийке было одной уйти... И опять получается, что она, Сакинай, хуже всех... Для всех у Мурата находится доброе слово, только не для нее... Она же всего-навсего жена ему... Некрасивая, больная, неспособная даже к тому, что должно быть самым простым и естественным для любой женщины,— родить ребенка...
Так распаляла себя Сакинай, глядя, как Дарийка карабкается по скользкой тропе. И только когда Мурат появился на склоне, она стала насыпать в курджун зерно. И ничего не сказала, когда он с такой злостью спросил, почему она отпустила Дарийку. Разве что солгала, что удерживала ее...
Знать бы, чем все это кончится... Набросилась бы на Дарийку, связала по рукам и ногам... Но не дано человеку предугадать будущее. Если уж о прошедшем знает самую малость — что говорить о будущем... И в мыслях не было, что Мурат и Дарийка могут... А, что теперь думать. Нельзя о покойнице плохо. Она там, на перевале, мертвая,— нельзя... Но она-то, Сакинай, живая. Как быть, что делать? Кто у нее есть, кроме Мурата? Десять лет вместе живут, десять лет дым из одного очага подымается... Всякое было. И хорошее и плохое. Как у всех. А так ли, как у всех? У всех —
дети, у них — никого. А что за семья без детей? Так, сожители... Но разве она виновата? Что делать, если бог обидел ее?
Она пыталась забыть ту кошмарную минуту, когда держала на руках то, что могло быть ребенком Мурата. Мальчик... Дарийка могла сделать то, что не дано было ей,— родить Мурату сына. А если бы она не взвалила на себя этот проклятый мешок, если бы они вернулись домой и Мурат не смог бы отвезти ее в центр, что тогда? Дарийка родила бы и осталась живой, и ее ребенок был бы жив... Как бы она тогда жила, зная, что рядом — его сын? Как жил бы Мурат? Что было бы с ним, когда вернулся бы Дубаш? Господи, спаси и сохрани душу мою... Звучит кощунственно, но сейчас все просто — Дарийки нет, и нет сына Мурата, и никого, кроме Мурата, у нее нет... И никогда не будет! Никого, никогда... Все прощу, все простила тебе, только не покидай меня...
К дому подходили в сумерках. Их давно ждали. Едва показались они из-за поворота, как Изат углядела их и вприпрыжку побежала навстречу, с разбега ткнулась в Мурата.
. — Дядя Мурат! Дядя Мурат! — повторяла она и шла рядом, ухватив его за руку.
Торопливо шла им навстречу Гюлыпан, стояла на пороге Айша-апа, сразу почувствовавшая неладное, когда не увидела Дарийки. Только Изат не обратила на это внимания, она радостно поглаживала крутые бока мешков с зерном и спрашивала:
— Дядя Мурат, это все наше? Это мы будем есть?
— Да, маленькая, это все наше,— ответил Мурат, стараясь не встречаться взглядом с Гюлыпан и Айшой-апа.
— Ну, как вы съездили, дорогие мои? — стараясь быть спокойной, спросила Айша-апа.
Промолчал Мурат, ничего не сказала и Сакинай. Со страхом смотрели на них Айша-апа и Гюлыпан, сразу притихла Изат.
— Где Дарийка? — наконец тихо спросила Айша-апа.— Она что, в центре осталась?
— Нет Дарийки,— не сразу ответил Мурат, глядя на горы поверх головы Айши-апа.— Потеряли мы ее. Умерла...
Айша-апа отступила на шаг, уперлась спиной в стену и стала медленно сползать вниз. Гюлыпан с криком бросилась к ней:
— Апа-а!..
Мурат перевел взгляд на дом Дарийки. Входная дверь была почему-то распахнута. Как будто дом ждал хозяйку... На мгновение ему показалось, что все случившееся — страшный сон, сейчас Дарийка выйдет из распахнутой двери, широко улыбнется и скажет что-нибудь веселое...
Но то было лишь мгновение. Он посмотрел на Айшу- апа. Она пришла в себя. Мурат думал: как объяснить им, что произошло? Рассказать все? Наверно, не надо. Нужно просто объяснить, что Дарийка умерла. Просто... А как объяснить? Утонула, сорвалась со скалы, еще что-нибудь? Он подосадовал на себя, что заранее не обдумал этого. Не привык и не умел лгать. Самая его большая ложь — о том, что война закончилась. Но теперь надо признаться и в ней... И сочинить еще одну ложь о смерти Дарийки.
Он медленно пошел к ее дому, остановился на пороге открытой двери, заглянул внутрь. Дарийка... Все в доме напоминало ему о ней. Аккуратно застеленная кровать, недоделанный ширдак на столе, шкафчик с посудой, меховые тапочки на коврике... Он сел прямо на пороге и впервые за эти три дня заплакал. Он не стыдился своих слез и не слышал, как все подошли к нему, и наконец Айша-апа тронула его за плечо и твердым голосом сказала:
— Не плачь, сынок... Что же теперь делать, если все так случилось. Надо помянуть ее...
Мурат невидящими глазами снизу вверх посмотрел на нее, встал и молча направился к своему дому, лег на кровать и отвернулся лицом к стене. Сакинай видела, что все ждут от нее рассказа об их дороге, вестей из центра, но что она могла им сказать?
— Потом, апа,— с трудом выговорила она> отворачиваясь от них.— Потом... Мурат все расскажет.
И торопливо пошла домой, боясь вопросов. Но никто не пошел за ней, не было никаких вопросов...
Сакинай вошла в дом. Она едва держалась на ногах, болело сердце, но Сакинай знала, что если она ляжет сейчас, то будет еще хуже. Так уже бывало с ней. Иногда нестерпимо хотелось лечь, вытянуться всем телом, провалиться в блаженный сон, и она ложилась, но сердце почему-то начинало биться сильнее, она начинала задыхаться, появлялось острое ощущение, что еще несколько секунд — и сердце остановится, она умрет, и Сакинай в страхе садилась на постели, и становилось легче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94