Нередко среди общего разговора она задумывалась так глубоко, что не сразу отзывалась, когда обращались к ней. Часто видели ее уединившейся, с бумагой и карандашом. И прежде так бывало. Что-то пишет, пишет, потом подбежит к Тургун- беку, прочтет ему, и оба смеются, Тургунбек ласково обнимет жену, и довольны оба. Приятно было смотреть на них. А сейчас тревожно Айше-апа за невестку. Нет Тургунбека — кому и что она пишет? Бывает, даже ночью встанет и что- то записывает. Айша-апа делает вид, что не замечает... Но днем-то как не заметить ее поникшую голову, печальное лицо? Пыталась Айша-апа спрашивать:
— Что с тобой, Гюкю?
— Ничего, апа...
Вот и весь ответ.
Разве что Дарийка оставалась прежней — веселой, шумливой, бойкой на язык. Даже Сакинай не ревновала, если Дарийка начинала заигрывать с Муратом. Ну что с нее взять? Такой уж характер. Вот Гюлыпан — дело другое, тут надо
держать ухо востро. Недаром говорят — в тихом омуте черта водятся. Тихоия-то Гюлыпан тихоня, да поди знай, что у нее на уме. И ведь нравится она Мурату, очень нравится, это же ясно... И Сакинай глаз с них не спускала. Едва Мурат к ним в дом пойдет, она тут же предлог придумает, чтобы и самой там появиться. И до чего противно слышать, как Мурат ее нахваливает. Будто нет в мире женщины лучше Гюлыпан. Спору нет, хороша она, да ведь и лучше бывают... И Сакинай, случалось, не выдерживала, злая обида выплескивалась из нее, Мурат морщился:
— Опять ты за свое...
— Что опять? Чего ты все время о ней говоришь?
— Ну, пошла-поехала...
И Мурат уходил куда-нибудь и потом долго старался даже не смотреть на Сакинай, молчал. А что ему оставалось делать? Он понимал жену. Но что в том дурного, если он лишний раз скажет доброе слово о другой женщине? Так ведь тоже нельзя. Сакинай чересчур ревнива и подозрительна. Может, потому еще, что не рожала? Недаром же говорят, что бесплодные женщины — самые ревнивые. Есть, наверно, для этого основания. Каждая женщина ищет в жизни защиты и опоры. У бесплодной женщины одна надежда — на мужа. Никому она больше не нужна...
Исходила ревностью Сакинай. И ведь даже поделиться своими горестями не с кем. Кто ее выслушает, посочувствует, пожалеет? Разве что Дарийка... Нет, и ей нельзя сказать. У нее ведь что на уме, то и на языке. Обязательно потом ляпнет что-нибудь при всех. Да и с Гюлыпан она ближе, чем с ней. А с ней-то, Сакинай, кто близок? Да никто!
Истаивала в своем все усиливающемся одиночестве Сакинай. Она и раньше была худой, а тут вообще высохла. Конечно, и питались они скверно, но ведь все ели одно и то же...
XI
С каждым днем становилось все холоднее, и все меньше надежды оставалось на то, что кто-то приедет к ним. Но каждый нет-нет да и бросит взгляд на дорогу — не едет ли кто?
Никто не ехал.
Мучился Мурат: «Но ведь должны же помнить о нас? Что |им, внизу, могло случиться?» Он вспоминал последнюю обрывочную радиограмму: «Временно... закры... поэтому...»
Что означает «временно», что должно закрыться и что — «поэтому»? Но головоломка расшифровке не поддавалась. Одно было ясным — по-прежнему надо рассчитывать только на свои силы, на свои запасы. Запасы... Курам на смех. Мука, правда, еще есть, но пшеницы всего полмешка, и козы с каждым днем дают молока все меньше. А через два- три месяца они и вовсе перестанут доиться. Овес на исходе, чем кормить скотину?
Он решил, что на Кок-Джайыке трава уже подошла, и стал собираться на сенокос.
Айша-апа сказала:
— Начинайте в субботу. В пятницу нельзя.
— Хорошо,— согласился Мурат. В конце концов, один день ничего не решал.— Почему же не посчитаться с мнением Айши-апа?
Мурат сказал как о деле решенном:
— Сакинай, ты останешься здесь, с Айшой-апа и Изат. Смотрите за скотиной, не забывайте о станции. Изат знает, что и как записывать.
— А почему я должна оставаться? — вскинулась Сакинай.— Раз Изат все знает, пусть сама и записывает.
— А я не до всех приборов достаю,— сказала Изат.— Тетя Сакинай, вы уж сами...
— Нет уж! — По лицу Сакинай пошли красные пятна.— Я не останусь! Что я, хуже всех, что ли? Или я не работала в прошлом году? Пусть Гюлыпан остается, она ведь смотрела за твоей станцией, когда ты болел, и хорошо знает эту работу.
Мурат разозлился.
— Что ты как маленькая! Каждое дело требует умения. А косить и сено на волокушах тащить, для этого, между прочим, еще и сила нужна! Посмотри-ка на себя...
Айша-апа поддержала его:
— Верно Мурат говорит, трудно тебе там будет.
Сакинай помолчала. Права Айша-апа, и сил у нее совсем
не осталось, и, конечно, лучше было бы не ехать на сенокос. Но как же не хотелось ей отпускать вместе Мурата и Гюлыпан...
Надо подойти с другой стороны.
— Вы правы, апа. Я сама все понимаю. Но ведь у меня нигде не болит. Вообще... мне, наверно, надо побольше двигаться. Я все-таки немного разбираюсь в медицине. А дома... Лучше будет, если я поеду с ними.
Айша-апа посмотрела на Мурата. Похоже, слова Сакинай
показались ей убедительными. Мурат недовольно сжал губы, промолчал. Он понимал, почему Сакинай настаивает на этой поездке, но не скажешь же об этом Айше-апа. И одну Изат оставлять нельзя. Дело даже не в том, что она до некоторых приборов не дотягивается, можно найти выход, подставку сделать. Но ведь совсем ребенок еще...
Молчавшая до сих пор Дарийка сказала с ехидцей в голосе:
— Да пусть едет, если ей так загорелось. Посмотрим, сколько она там наработает. Мы-то все о том думаем, как бы сена побольше накосить, а она...— Сакинай сжалась вся, и Дарийка осеклась, примирительно сказала: — Ладно, не злись... Ну что, договорились? — Она вопросительно посмотрела на Мурата, и он, помедлив, кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94