..
VII
Спустя три дня Мурат с трудом связывался с центром. Передав данные, он, как обычно, попросил сообщить вести с фронта. Слышимость была плохая, и Мурату приходилось по обрывкам фраз догадываться о сказанном.
— Немцы под Москвой... Народ отдает свои сбережения фронту... Деньги... теплые вещи... Теперь... временно...
— Что?!
— Временно... закры... Поэтому...
В наушниках что-то заклокотало, захрипело — и все стихло. Мурат так и не понял, что могли означать последние слова. Когда он вышел на крыльцо, все во главе с Айшой-апа дожидались его. Так бывало всегда, если он выходил на связь.
— Ну, какие новости? — нетерпеливо спросила Дарийка.
Мурат молча пожал плечами, ему не хотелось сейчас говорить, и направился мимо них, потом все же обернулся, бросив на ходу:
— Схожу на станцию.
Изат стала упрашивать его взять ее с собой, но Айша-апа запахнула девочку полой чапана, прижала к себе:
— Нет, маленькая моя, пойдешь в следующий раз, ты же болеешь.
Изат насупилась, но не стала настаивать.
Женщины собрались в доме Айши-апа. Там было тепло, в очаге весело потрескивали дрова, огонь лизал большой закопченный чайник. Вот только настроение у всех было далеко не радостное — каждая с тревогой думала о том, почему Мурат ничего не сказал им. Прежде с ним такого не бывало — после каждого сеанса связи он подробно рассказывал им о том, что передали из центра. Видно, не слишком хорошие новости оказались на этот раз...
Когда Мурат вернулся со станции, Изат подбежала к нему, взяла за руку:
— Пойдем на урок?
— Нет, завтра, ты же болеешь. Тебе надо полежать...
Айша-апа дома?
— Да.
— А джене?
— Они пошли к тете Дарийке.
Айша-апа сидела на кошме с веретеном в руках. Они внимательно взглянула на Мурата, участливо спросила:
— Ну что, сходил?
— Сходил...— хмуро отозвался Мурат, протягивая руки к огню.
— Что случилось, Муке? С приборами что-нибудь?
— Да что с ними станется,— в сердцах отозвался Мурат.— Там плохо, апа.
— О кокуй! — Айша-апа выронила веретено и всплеснула руками. Она сразу поняла, что имел в виду Мурат, говоря «там».
— Немцы у Москвы,— тихо сказал Мурат.
— Как ты сказал?! Немцы у Москвы?
— Да. Утром передали. Говорят, весь народ поднялся на защиту. И в тылу люди помогают чем могут — кто деньгами, кто теплой одеждой...— Мурат помолчал, с тоской взглянул на нее: — Апа, что мы будем делать? С деньгами у нас негусто, но ведь зерно есть. Может, я отвезу... хоть немного? Не можем же мы в стороне оставаться... Мы-то как-нибудь продержимся...
Молчала Айша-апа, руки ее теребили нить.
— Что скажете, апа?
— Что сказать тебе, сынок...— медленно заговорила Айша-апа.— Продержаться-то мы сумеем, дело не в этом. Но как отвезти? Сам видишь, какая погода. Ведь перевалы уже закрыты. Надо подождать... А ворота Москвы надежны, не пропустят немцев. Нет, родной, надо подождать.
Мурат поднялся, чуть повысил голос:
— Апа, говорят ведь: «Лучше синица в руке, чем журавль в небе». Бойцам хлеб нужен сегодня! Может, внизу снега меньше? А что, если я спущусь в верховьях Нарына?
— Муке, я уже подумала об этом. Там дорога еще хуже. Поверь мне, я знаю... Надо ждать до весны.
Мурат резко повернулся и вышел, зачем-то снова направился к станции, но остановился, присел на скамейку, со злобой смотрел вниз. Вся лощина была полна густым туманом, его грязно-серые волны перекатывались, уходили далеко, насколько хватало взгляда. Что делать? Он понимал, что Айша- апа права, но разве от этого легче? Неужели действительно
придется ждать весны? А если все-таки попытаться проехать? Хотя бы два мешка зерна отвезти. И теплая одежда у них тоже найдется. Какая-никакая, а все помощь фронту была бы... Недаром ведь в народе говорят: «Много людей плюнут — будет озеро». Но ведь и Айша-апа права. Действительно, перевалы закрыты, не пробиться. И потом, если с ним что- то случится, как женщинам быть одним? Имеет ли он право рисковать?
Долго еще сидел Мурат, не замечая все усиливающего холода, и никак не мог на что-то решиться.
VIII
Едва дождался он следующего сеанса связи. Дни проходили в мучительных думах: что же в этот раз сообщат? Да и по ночам мысли не давали покоя, он с раздражением отодвигался от похрапывающей Сакинай и только под утро забывался недолгим тревожным сном.
В тот день он пришел в будку заранее, приготовил данные для передачи, зачем-то тщательно вытер рацию, хотя Сакинай накануне убиралась. Присоединил клеммы батарей и надел наушники.
Рация молчала. Мурат торопливо покрутил ручки настройки — и не услышал ничего. Даже обычных шумов и тресков. Он отсоединил клеммы, зачистил их напильником и снова попытался услышать хоть что-нибудь.
Тишина в наушниках показалась ему оглушительной. Он отсоединил клеммы и попробовал их на язык. И долго сидел, глядя на бесполезную теперь груду стекла и металла. Ну вот и все... Батареи сели окончательно, и связи теперь не будет... Просто, как дважды два...
А женщины, как обычно, ждали его снаружи, и, видно, долго Мурат сидел так, уставившись перед собой, и они все вошли, заполнили тесное пространство будки. Он медленно повернулся к ним.
— Дядя Мурат, что сказали? — спросила Изат.
Мурат опустил глаза. Тяжело ему было сейчас смотреть на них. Его бледное лицо и беспомощный вид сейчас без всяких слов говорили о беде, и женщины замерли, не решаясь ни о чем спрашивать. Даже Изат почувствовала неладное и застыла с испуганно открытым ртом.
Первой заговорила Айша-апа:
— Что случилось, Муке? Не молчи! Дети наши еще живы?
Дарийка прикрыла глаза и прислонилась к стене. Гюль-
шан, с ужасом ожидая дурных вестей, спряталась за спину
Лйши-апа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94