— Подойди ко мне, сынок.
Мурат наклонился над ней.
— Вам что-нибудь нужно, апа?
— Да... Сядь.— Она слабым движением руки показала на край постели.— Надо поговорить, пока нет Гюлыпан.
— Да, я слушаю, апа.
Мурат присел на краешек постели, тревожно глядя в строгое, сосредоточенное лицо Айши-апа.
— Я скоро умру, Мурат,— тихо, спокойно сказала Айша- апа.
— Не надо так говорить, апа.— Мурат бережно взял ее руку.— Вы поправитесь.
— Нет... Ты мужчина, Мурат, выслушай меня внимательно и сделай все так, как я скажу...— Она помолчала, собираясь о силами.— Я знаю, теперь уже скоро. Не здесь бы мне хотелось умереть, но, видно, на все воля аллаха. Я надеялась, что Тургунбек бросит первую горсть земли в мою могилу, но и этого не суждено. Ты сделаешь это вместо него... Надеялась обнять перед смертью Изат...
Айша-апа прикрыла глаза. Две маленьких светлых слезинки скатились по дряблым щекам.
— Я прожила долгую жизнь... Не могу сказать, что умираю со спокойной душой. Но ведь все мы — только простые смертные, и никто не может сказать в свой последний час, что сделал в жизни все, что мог... А я...— Айша-апа глубоко вздохнула.— Ты знал меня только последние четыре года. Я старалась, как могла, помогать тебе...
— Вы очень помогли мне, апа, — с дрожью в голосе проговорил Мурат.— И еще поможете...
— Уже нет, Муке... Смерть приходит без стука, но я знаю, за мной она уже пришла. Не сегодня, но, может быть, уже завтра... Не мучай себя, когда я умру... Мое время пришло, а тебе еще долго жить. Береги Гюлыпан. Предайте меня земле... Обмывать меня не нужно, просто протрите лицо и руки... Коран читать ты не умеешь, просто повтори три раза «бисмиллах» — и довольно...
— Апа...— Мурат держал ее за руку и беспомощно повторял: — Апа... Не говорите так... Вы еще поправитесь... Как же нам жить без вас? Ведь вы — единственная опора для нас... Не умирайте, апа...
— Муке... Крепись, сынок. Я хотела бы еще пожить и увидеть людей, но сил уже не осталось. Ты давно стал мне как сын, как мой Тургунбек, и я хочу сказать тебе — мое материнское сердце довольно тобой, ты всегда вел себя как настоящий мужчина, и каждая мать могла бы гордиться таким сыном... Дай мне руку... Еще ближе.
Мурат протянул руку к ее лицу. Айша-апа поцеловала ее, прошептала едва слышно:
— Спасибо тебе за все, сынок...
Стукнула дверь, вошла Гюлыпан и, видимо, сразу поняла — происходит что-то не совсем обычное.
—Что с вами, апа?!
Айша-апа попыталась улыбнуться, но сил ее даже на это не хватило.
— Ничего, доченька... Устала. Отдохну немного... А вы посидите пока со мной...
Она впала в забытье и очнулась уже вечером, с последними закатными лучами солнца. Черты лица ее заметно заострились, подбородок выдавался вперед, и нос крупно торчал над провалившимися щеками. Она трудно повернула голову к солнечному оконному проему, думала недолго, словно припоминая что-то, тихо сказала:
— Солнце... Хорошо. И вы здесь, родные мои... Во сне Тургунбека видела. Все такой же веселый, громко смеется. Спросил, где Изат...
И снова как будто забылась, но всего лишь на минуту, и вдруг заговорила твердым, ясным голосом:
— Послушайте меня, дети мои... Ты, Гюлыпан, всегда была мне как родная дочь, а ты, Мурат, давно стал мне родным сыном, как мой Тургунбек. Дети мои...— Она помолчала.— Наверно, в последний раз говорю с вами. Говорят, гора с горой не сходятся, а люди всегда могут найти друг друга. Но горы — не люди, они никогда не разлучаются, если уж судьба свела их вместе, а два человека могут разойтись дальше самых далеких гор. Мой вам наказ, дети мои,— не покидайте друг друга. Как похороните меня, отправляйтесь в аил. Скажите моему Тургунбеку, когда вернется... я долго ждала его... Скажите, что я постоянно думала о нем и молилась, чтобы аллах сохранил ему жизнь, ска...
Из горла Айши-апа вырвался хрип, она широко раскрыла рот, пытаясь вдохнуть, ее маленькое иссохшее тело судорожно дернулось под одеялом — и все было кончено...
Айшу-апа похоронили на холме, выше террасы. Сделали все так, как просила она. Небо, вчера еще солнечное и бесконечно высокое, теперь плотно навалилось на притихшую землю толщей черных туч, в полуденных сумерках лежали внизу тихие мертвые дома, поблизости угрюмо чернела ограда станции. Мурат, подровняв могильный холмик, выпрямился, оперся на лопату и вместо обычного «Хороший был человек» негромко сказал:
— Она была мудрым, всевидящим, добрым человеком... Прощайте, апа...
Молчавшая до сих пор Гюлыпан рухнула на колени, обняла могилу широко раскинутыми руками, уронила на холмик низко повязанную платком черную голову:
— Апа, апаке... Апа, апа...
Мурат, помедлив, осторожно взял ее за плечи, оторвал от земли:
— Не надо, Гюлыпан, не надо...
И не сразу заметил, что плачет сам, обильные слезы катятся по спутанной бороде, и распирает горло комок невысказанных горестных слов... А сказать их было нельзя — билась в истерике Гюлыпан, рвалась из его рук, стремилась к этому маленькому, едва возвышавшемуся над землей холмику. Он прижал ее к себе, Гюлыпан уткнулась лицом в его бороду, и теперь их общие слезы слились воедино...
Они медленно приближались к станции. Крошечный пятачок скудной каменистой земли, огороженный забором. Уныло торчащие столбы с ящиками приборов. Мурат оглянулся, с трудом разглядел могильный холмик. Снова уставился на ограду. Станция... Проклятая станция, унесшая четыре человеческих жизни. Да, и жизнь Айши-апа — тоже... И нечего утешать себя мыслью, что она была стара и умерла собственной смертью. Станция до срока убила ее. Не будь станции, Айша-апа прожила бы эти четыре года — и кто знает, сколько еще лет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94