Дед стоит сзади у правого плеча ба-
бушки, он в черном сюртуке, под белым воротником вразлет две черные
полоски крохотного галстука. Стриженая бородка, усы, очки в тонкой оп-
раве, именно такими воображение рисует новых людей, описанных Черны-
шевским и Тургеневым. Новые русские. Взгляд деда строг и внимателен, и
бабушка смотрит внимательно и вслушивается.
Как это милосердно, что им сейчас не возвестят о том, что они похо-
ронят своего первого сына, блестяще одаренного музыканта, математика,
мастера на все руки, сраженного костным туберкулезом в двадцать лет.
Они не услышат сейчас и о трех войнах, которые будут их разлучать... о
гибели под Ленинградом младшего сына, летчика, сгоревшего на пятой не-
деле войны...
Как спокойно принимают они свою судьбу. Впрочем, у деда лицо, как
перед сражением, в сознании того, что врач
и в битве, и после битвы не с победителями, а с побежденными, с увеч-
ными, ранеными, страждущими и больными.
Они принимают свою судьбу, но их Бог - возвышает, а не жаждет рабс-
кой покорности и суетного заискивания. Назвать своего старшего сына,
первенца, Сергеем, это был вызов судьбе. В молодые годы умер старший
брат Никандра Иоакимовича, Сергей Иоакимович. И прадед назвал своего
старшего сына Сергеем, Сергей Никандрович умер во сне, готовясь к эк-
заменам на последнем курсе Дерптского университета! Что испытала ба-
бушка, Кароля Васильевна, когда мой отец возвестил ей о рождении свое-
го первенца и решении назвать его Сергеем! И наша взяла! Мой брат жив,
и в этом воля его и прадеда, и деда, и отца. Имя брата уже неотъемлемо
от истории нашего города, он порядочный инженер, крупный гидротехник,
сегодня он уже старше своего деда...
Неужели тогда, едва решив соединить свою судьбу с дедом, бабушка
видела так далеко и готова была тихой улыбкой благословить нас...
Фотографий Алисы-Виктории-Елены-Луизы-Беатриссы Гессен Дармштадс-
кой, впоследствии русской императрицы, везде полно, но ни на одной из
них я не видел этой женщины, ростом чуть выше мужа, улыбающейся, смею-
щейся, светлой. Говорят, она была красива, ну что ж, если красота бы-
вает холодной и мрачной, значит действительно красива.
Запись царя, помеченная той же датой, что и письмо про свирепство
оспы и трещины на льду Байкала, 17 февраля, отмечена, как всегда заме-
чательным лаконизмом и беспристрастием, уравнивающим в правах смерть,
прогулку, войну, питье чая в 5 часов или обед.
Дневник императора. 17-го февраля. Вторник. В 9 1/4 поехали в Па-
жеский корпус. Вернулся к докладам. После завтра-
ка отправились вдвоем на панихиду по П. С. Ванновском, который скон-
чался сегодня ночью.
Погода была серая, но не холодная. Известий с Дальнего Востока сов-
сем не было. Читал весь вечер. Обедал Сергей (деж.). Легли спать по-
раньше.
Последующая вскоре запись о погибшем машинисте лифта приоткроет
чуть-чуть, если не личность, то хотя бы мельком обозначенное свойство
покойного: "придавлен до смерти по собственной неосторожности". О по-
чившем верном слуге престола, генерал-адъютанте и генерале от инфанте-
рии, храбром воине, властном и грубом военном министре, уже в преклон-
ных годах извлеченном, по собственному выражению, из нафталина и наз-
наченном в семьдесят девять лет министром просвещения, автор дневника
не найдет ни единого слова ни в скорбь, ни в сожаление. А ведь покой-
ник служил четырем самодержцам, при нем приняты на вооружение магазин-
ные винтовки и бездымный порох, построены очень нужные крепости, сфор-
мированы мортирные батареи, снижена норма приема в вузы евреев, восп-
рещен прием в университеты гимназистов из окраинных округов, поставле-
на на крепкую ногу деятельность университетских инспекций по выявлению
студентов, участвующих в беспорядках, и все это лишь за год просвети-
тельской деятельности, и ни одного теплого слова. Трудно рассчитывать
на царскую благодарность, если уж сам Петр Семенович был удостоен лишь
Высочайшего присутствия на панихиде.
Интересно, думал ли дед, отправляясь на войну, о благодарностях и
наградах? Конечно, думал, но ждал их только от своей голубки Кароли.
Иркутск. 18 февр. 1904. Дорогая голубка! Благополучно прибыл в Ир-
кутск. Через 1 час отправля-
юсь дальше, просидел на станции Иркутск 6 часов (с часу ночи до шести
утра). Можно было остаться в Иркутске на сутки, посмотреть город, нем-
ного отдохнуть; так делает большинство моих спутников. Но я решил
ехать дальше, благо не очень тесно в поезде. Впрочем, в этом поезде
поедем только до Байкала (2 часа езды). Через Байкал на лошадях, а там
пересядем на новый поезд. Спина моя понемногу перестает болеть.
Вокзал в Иркутске отвратительный: грязный, темный и оч. некрасивый
- просто безобразие. Пассажиров масса, что негде даже стоять. Устал я
за эти 6 часов, которые тут ждал. Как переправимся через Байкал - на-
пишу. Говорят ничего себе - хорошо и неопасно. Пока прощай! Целую те-
бя, ангел мой, и жму крепко твою руку!
Весь твой Н. Кураев. Всем меня помнящим привет! Чем ближе опас-
ность, тем спокойнее дед. Забыл даже, что собирался ку-
пить в Иркутске лекарства для своей спины, ни слова о трещинах, разло-
мах, ушедших под лед паровозах.
И следом, в тот же день, чтобы бабушка не волновалась и лишней ми-
нуты, несется с другого берега Байкала открытка с видом озера.
Ст. Танхой. 18 февраля 1904. 7 ч. вечера. Дорогая, милая Кароля! Не
могу в ожидании отхода поезда не черкнуть
тебе пару слов. Через Байкал переправились превосходно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52