Иное дело "Обещание", и отступивше-
му от него остается дорога к чести. В "Обещании" больше и доверия и
милосердия, оно обязывает без угрозы. Человечно, хорошо!
Закончив университет, дед пожелал работать у себя на родине, куда и
был приглашен в качестве фабричного врача на Ивановскую текстильную
фабрику, где уже почти десять лет к тому времени работал мастером
Вильгельм Францевич, будущий дедушкин тесть...
Быть может, дедушка и бабушка, Николай Никандрович и Кароля Василь-
евна, как на русский манер стали звать Каролю-Марию-Юзефу, и были на
небесах предназначены исключительно друг для друга, на земле это было
понято не всеми и не сразу.
В памяти кураевских потомков сохранился некий Н. Канавин, кстати,
тоже Николай, один из соискателей бабушкиного сердца и претендентов на
ее руку. Свидетельства за подписью Н. Канавина должны быть предъявлены
для того, чтобы не возникло предосудительное мнение о том, что бабуш-
киной руки никто не искал, а потому она так долго, целых два года жда-
ла деда с войны.
Открытки, посылаемые бабушке из Лейпцига, Берлина, Парижа, подт-
верждают искренность чувств Н. Канавина и серьезность намерений. Ба-
бушка отвечала ему из Рима, Кельна, Триеста, Парижа и Москвы - Пет-
ровский бульвар, дом Трындина, кв. 9.
Ея Высокоблагородию Каролине Вильгельмовне Шмиц. Лейпциг, 13 авгус-
та 1902 г. Дорогая Кароля, получил Вашу карточку из Парижа, так же
получил из
Берлина. Благодарю за память. Я был серьезно болен. Теперь поправился,
но очень изменился. В Лейпциге, вероятно, придется пробыть еще недели
4-5 самое меньшее. Вы пишете, что, как Вам кажется, дружба наша разош-
лась. Я, Кароля, отношусь к Вам совершенно так же, как и в прошлом го-
ду. С моей стороны мое ровное чувство искренней дружбы к Вам не изме-
нится, вероятно, никогда и, если изменится наше обоюдное отношение,
то, конечно, виноват в этом не я. Итак, пишите, если найдете желание,
мне по старому адресу в Лейпциг. Жму руку. Желаю всего лучшего.
Ваш Н. Канавин Не письмо, а какое-то уведомление! "Я отношусь к Вам
совершенно так
же, как в прошлом году..." "С моей стороны мое ровное чувство" "Пиши-
те, если найдете желание..." На что рассчитывал с такими текстами этот
Канавин?! Такие письма пишут только немцы в русских водевилях, или ка-
кой-нибудь господин Лужин из страшненького романа.
Младшая сестра моего отца, стало быть, тетка, рассказывала, как в
юные свои годы, рассматривая открытки с видами Берлина, Лейпцига и Же-
невы, она спросила у своей мамы, моей бабушки, кто такой "Н. Канавин".
"Он хотел быть моим мужем", - сказала бабушка. "Как! - удивилась
юная еще в ту пору тетка, бывшая уже четвертым ре-
бенком, - тогда мы были бы не Кураевы, а Канавины?!" "Вас вообще могло
не быть", - сказала бабушка. И о Канавине, с его "ровным чувством
искренней дружбы", больше ни
слова! Претендентки на руку и сердце молодого врача, игравшего в люби-
тель-
ских концертах на скрипке и прекрасного конькобежца, документальных
свидетельств по себе не оставили, но сохранились безусловно достовер-
ные предания, во все времена имеющие хождение наравне с документами.
Это было в Воскресенске. Это было зимой. Это было на катке. Некая
Леночка Янковская, влюбленная в деда и оберегавшая его даже от
мнимых соперниц, набросилась на катке на бабушку, принародно обвиняя
ее в том, что из-за ее неловкости (это бабушкина-то неловкость!) ра-
зорвалась цепь державшихся друг за дружку катальщиков и катальщиц, так
называемая "змейка", раскрученная стоящим в центре самым сильным и
умелым конькобежцем, естественно, дедом. Доктор Кураев, уже второй год
работавший на одной из фабрик М. С. Попова, в чьей конторе на Петровке
впоследствии привольно разместилось Министерство морского флота, был
за справедливость, не думая о последствиях. Он тут же встал на защиту
бабушки, убедительно доказав, что в разрушении "змейки" ее вины нет.
"Ну и оставайся со своей Каролей!" - крикнула разобиженная Елена Ян-
ковская, уверенная в том, что худшего деду и невозможно пожелать.
Дед еще раз пристально посмотрел на бабушку, глядевшую на своего
заступника сквозь слезы доверчиво и с благодарностью, и действительно
решил остаться с ней навсегда, до последнего часа.
А Канавин не унимался. Вот она, эта открытка из Нью-Йорка с видом
высоченного, чем-то напо-
минающего нос океанского лайнера, небоскреба на углу Бродвея. Russia.
Moscow. Ея Высокопревосходительству Кароле Васильевне Шмиц. Пет-
ровский бульвар, д.Трындина, кв. 9. НЬЮ-ЙОРК. 8 дек. н/ст. 1903.
Шлю моей доброй, хорошей Кароле привет из далекой Америки, где я
уже
четыре дня. Сегодня перебрался из гостиницы в комнату. Чудная комната,
но хозяева мне не нравятся. Впрочем, обо всем я напишу как-нибудь дня-
ми письмо, а пока крепко, крепко жму Вашу руку.
Ваш Коля. Пишите, чем несказанно будете меня радовать. Письмо Ваше
получил по
приезде сюда. Большое спасибо. Как далеко продвинулся этот черт-Кана-
вин, забравшись в Америку: "моей
доброй, хорошей", и руку он уже жмет "крепко, крепко" и ждет, видите
ли, что бабушка будет его "несказанно радовать"... Не дождешься! она
будет радовать деда.
И о Канавине больше ни слова! Лучше лишний раз взять в руки и пере-
читать рождественскую открытку
образца 1903 года. Воскресенск, Звенигородского уезда, Московской гу-
бернии. Ея Высокоблагородию Кароле Васильевне Шмиц, Московская ули-
ца, в
собств. доме. Дорогая Кароля Васильевна. Шлю Вам самые сердечные поже-
лания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52