Она же настояла на том, чтобы приехала подруга Катрин Антония.
Все молча расселись за столом, официанты принесли еду. Катрин сидела и слушала, не в состоянии проглотить ни единого кусочка. Вокруг все разговаривали, предавались воспоминаниям, даже смеялись. Антония расспрашивала Лео об учебе на медицинском факультете, строила глазки. Все это шокировало Катрин. Оказывается, она совсем не знает собственного брата! За пределами семейного круга она его почти никогда не видела. Да, они переписывались, но Лео стал для нее незнакомцем. За последние несколько лет они ни разу не поговорили по душам.
Катрин молчала, чувствуя, что не сможет произнести ни слова. Губы ее дрожали.
Она вспомнила, какую записку подбросила в комнату матери после их последней встречи. «Ты подлая, глупая женщина. Хочу, чтобы ты умерла». Тогда, отважившись на такое, Катрин была очень горда собой. Лучше нанести ответный удар, чем вновь и вновь спасаться бегством.
Записку девочка положила в конверт, а конверт оставила на столе. Она так и не узнала, куда конверт делся – то ли Сильви забрала, то ли горничная унесла. Спрашивать, естественно, не решилась. А потом, вернувшись в пансион, начисто забыла об этом маленьком эпизоде.
– Кэт, попробуй этот паштет, – уже во второй раз предложил Лео.
Она покачала головой.
– А я умираю от голода. Нас в университете совсем не кормят. – Лео пододвинул к себе ее тарелку.
Почему он так спокоен? Ведь Сильви его обожала и он ее тоже любил.
Как бы прочитав ее невысказанный вопрос, Лео произнес:
– Не сиди такая кислая, Кэт. Сильви терпеть не могла вытянутые физиономии. Меньше всего она хотела бы, чтобы ты печалилась по поводу ее смерти.
Лео тут же прикусил язык, вспомнив, что в прошлом Сильви весьма охотно доводила Катрин до слез. Он обнял сестру за плечи.
– Тебе кажется, что я слишком бесчувственный, да? Знаешь, я смотрю на это так. Сильви сделала осознанный выбор. А люди, с которыми я сталкиваюсь в больнице каждый день, такой возможности не имеют.
Он пожал плечами.
– И потом, сорок шесть лет – вполне солидный возраст, – вставила Фиалка. – Женщине ни к чему жить дольше.
Катрин быстро взглянула на принцессу, но та, слава Богу, не слышала. Зато слышал отец. На его лице возникло странное выражение. Он лукаво посмотрел на принцессу и поцеловал ее в щеку. Жак Брэннер сделал то же самое, но с преувеличенной страстностью. Принцесса огляделась, увидела, что Катрин на нее смотрит, и добродушно улыбнулась.
Вечером отец зашел в спальню Катрин, сел рядом, погладил по голове, словно она все еще была маленькой девочкой.
– Теперь ты женишься на принцессе Матильде? – спросила Катрин.
Жакоб удивленно поднял брови.
– Мне такое и в голову не приходило.
Он заколебался, не зная, можно ли ей все рассказать. Нет, только не сегодня.
– Я не думаю, что она за меня вышла бы, – шутливо ответил он.
Широко раскрытые серые глаза дочери смотрели на него вопросительно.
– А что, ты хотела бы, чтобы принцесса была твоей матерью? – тихо спросил Жакоб. – Не знаю. – Катрин осмотрела комнату, в которой прошло ее детство и которая стала для нее чужой. – Иногда мне казалось, что она и есть моя настоящая мать.
Выпалив это, Катрин замолчала, ожидая ответа.
Жакоб посмотрел ей прямо в глаза.
– Нет, Катрин, – тихо, но с нажимом произнес он. – Твоя мать – Сильви.
Он вновь погладил дочь по голове, продолжил уже более легким тоном:
– Но я знаю, что принцесса любит тебя как собственного ребенка. Тебе ведь хорошо с ней в Швейцарии? – Жакоб, поколебавшись, добавил. – Жаль, что ты не видела твою мать в юности, когда мы жили во Франции. Тогда она была совсем другая. Она…
Катрин перебила его:
– Я хочу вернуться в Нью-Йорк. Хочу жить с тобой.
Голос ее звучал столь решительно, что Жакоб не решился спорить.
И вскоре Катрин действительно вернулась в просторную квартиру в Ист-Сайде, откуда было рукой подать и до Центрального парка, и до музея Метрополитен. В этот дом Жардины переехали сравнительно недавно – когда Катрин и Лео перестали жить вместе с родителями. Сильви настояла на том, чтобы Жакоб купил эту квартиру. Все здесь напоминало о Сильви, о ее вкусах и привычках, поэтому новое жилище вызывало у Катрин живейшую неприязнь. Ей казалось, что стены пропитаны духом Сильви. Во всем ощущались голливудские пристрастия покойной: в спальне, стены которой были покрыты зеркалами, в уставленной шезлонгами гостиной, где Сильви часами лежала без малейшего движения.
Катрин вернулась в свою прежнюю школу. С учебой проблем не возникло, если не считать американской истории. Пансион мадам Шарден давал прекрасные знания, и Катрин решила поступить в один из лучших университетов – в Колумбийский, в Рэклиф или Университет Сары Лоренс. Она много занималась, и ей это нравилось. Катрин стала читать книги отца – Фрейда, Юнга, Мелани Клейна, всю классику психоаналитической литературы. Они с отцом, сидя вдвоем за ужином, нередко обсуждали все эти проблемы. Катрин очень полюбила эти вечера наедине с Жакобом, однако она прекрасно понимала, что ее и отца сближает отсутствие Сильви, которое остро ощущалось ими обоими. Больше всего на свете Катрин ценила эту вновь обретенную близость. Она рассказывала Жакобу всякие смешные истории, потому что ей нравилось смотреть, как он улыбается. Что угодно – лишь бы заставить его побыстрее забыть Сильви.
В остальном жизнь Катрин складывалась менее гладко. Она всегда была склонна к одиночеству, подруг, кроме Антонии, не имела, и поэтому сверстницы поглядывали на нее искоса, сплетничали о ее жизни в Швейцарии, о самоубийстве Сильви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129