Когда разговоры заходили о выгодных замужествах, скандальных разводах, тонкостях высокой моды и непредсказуемости мужчин, Катрин чувствовала себя полной невеждой. Поражало ее и то, с какой изобретательностью девочки плели сложнейшие интриги, желая нанести удар по ненавистной преподавательнице или не понравившейся им соученице. Не менее хитроумные планы составлялись, когда нужно было просто на несколько часов улизнуть со школьной территории на волю. Катрин часто вспоминала прощальные слова Томаса и думала, что она, пожалуй, и в самом деле слишком невинна.
На первых порах она почти не открывала рта и больше слушала, а затем, лежа вечером в постели, размышляла об услышанном. Она писала Антонии длинные письма, в которых пересказывала подруге увиденное и услышанное – причем такими словами, которые были бы понятны девочке из Нью-Йорка. Еще Катрин писала брату, однако так до конца и не простила ему предательство. Письма родителям были короче и выдержаны в нарочито жизнерадостном тоне. Информации о жизни в пансионе в этих посланиях почти не было.
Но самые многословные депеши Катрин посылала Томасу Заксу, и он отвечал ей столь же пространно. Их переписка стала для девочки своего рода вторым образованием. Она читала книги, которые рекомендовал Томас, а потом делилась с ним впечатлениями от прочитанного. В результате обитатели «Человеческой комедии» Бальзака стали для Катрин близкими знакомыми, каждый из которых олицетворял какое-нибудь из качеств – корысть, честолюбие, любовь, предательство. Литература давала девочке знание жизни, которого она еще не могла иметь по молодости лет. Остроумные, язвительные письма Томаса стали неотъемлемым атрибутом внутреннего диалога, разворачивавшегося в душе Катрин. Иной раз с ее губ срывались такие слова и фразы, что учителя и подруги не верили собственным ушам.
В июне, когда на горных лугах распустились неяркие альпийские цветы, Катрин почувствовала, что окончательно освоилась со школьной жизнью. Ей почти перестали сниться кошмары о доме и матери. Девочка жила в настоящем времени, всецело увлеченная ежедневной рутиной и мелкими нарушениями этой рутины. Лишь когда другие девочки начинали разговаривать о своих родителях, иной раз проявляя в суждениях безжалостность, столь свойственную переходному возрасту, Катрин приходила в смятение и умолкала. Она не могла заставить себя говорить об обстоятельствах, послуживших причиной ее поступления в пансион мадам Шарден. Катрин предпочитала даже не думать на эту тему.
С принцессой она по-прежнему держалась робко. Эта женщина вызывала у нее такое восхищение, что преодолеть барьер было непросто. Но Катрин научилась доверять Матильде так, как не доверяла никому из женщин. В ее французском стали появляться обороты и высказывания, почерпнутые из лексикона принцессы. Катрин этим гордилась.
Как-то раз она, смущаясь, спросила у принцессы, нельзя ли пригласить в замок Порцию Гэйтскелл – всего на одну неделю, во время летних каникул.
– Ну разумеется, – ответила Матильда. – Я очень люблю, когда в доме звучат юные голоса.
За девочками приехал Пьер все в том же длинном «мерседесе». Они погрузили в багажник свои вещи и, охваченные легкомысленным весельем – во-первых, закончился семестр, а во-вторых, погода выдалась поистине чудесная, – девочки отправились в путь. Замок Валуа в обрамлении свежей листвы и яркого солнца выглядел еще очаровательней, чем зимой. Даже Порция, повидавшая на своем веку всякие красоты, разинула рот от восхищения. Катрин довольно улыбнулась, словно комплимент был адресован ей лично.
У порога девочек встретила сама принцесса. Она поцеловала Катрин и пожала Порции руку.
– Сейчас ты увидишь, кто у меня гостит, Катрин, – сказала она чуть дрогнувшим голосом.
Порция заметила, что принцесса взглянула на Катрин взглядом, в котором сквозила жалость.
Катрин бросилась вперед, надеясь, что приехал отец. Но на фоне залитой солнцем стеклянной панели вырисовывался знакомый женский силуэт. Девочка замерла на месте. Принцесса и Порция смотрели на мать и дочь – они были почти одинакового роста, но одна блондинка, а другая темноволосая. В зале стало тихо. Потом Сильви шагнула навстречу Катрин и небрежно чмокнула ее в щеку. Девочка непроизвольно поежилась.
– Что же, Катрин, выглядишь ты неплохо, – с деланным энтузиазмом произнесла Сильви. – Должно быть, все дело в Европе. Я всегда считала, что Нью-Йорк нормальному человеку вреден.
Катрин молчала, не зная, что сказать. Она смотрела на мать такими глазами, словно увидела перед собой привидение – призрак с распущенными светлыми волосами, в тесно облегающем черном платье и с сигаретой в руке. Катрин испуганно оглянулась на Порцию. Как подруга отнесется к этому пугающему созданию, которое доводится мне матерью? – подумала девочка и вздрогнула от смутного предчувствия.
Принцесса решила вмешаться. Она стала расспрашивать девочек о пансионе, заставила их разговориться.
Сильви молча слушала, затягиваясь сигаретой, потом, прервав Катрин, резко поднялась.
– Всегда терпеть не могла учебу, – уронила она скучающим голосом и направилась к двери.
На пороге остановилась, обернулась.
– Катрин, я думаю, тебя обрадует известие, что я задержусь в замке всего на несколько дней. После этого отправляюсь в Рим.
Бросив на дочь взгляд, в котором читался вызов, Сильви вышла.
Катрин сидела, застыв без движения. Принцесса подхватила оборванную нить разговора, делая вид, что ничего особенного не случилось. Она была очень сердита на Сильви. Та обещала отнестись к дочери ласково и внимательно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129