В подвал наверняка не спустится. Там есть три помещения для прислуги, и ты сможешь спокойно переждать все события.
– Я не хочу ждать, я хочу всем поведать правду.
Гельмут Хансен положил Адамсу руки на плечи. Они смотрели в глаза друг другу: старик, жизнь которого утратила всякий смысл, и юноша, который начинал наводить порядок в своей и чужих жизнях. И вдруг оба поняли, что цель у них одна, только идут они к ней разными путями.
– Я был другом Лутца, – тихо проговорил Хансен.
– Да, Гельмут.
– Мы оба знаем, что скрывается за красивым фасадом Боба Баррайса.
– Ты дважды спасал ему жизнь!
– Я бы и в третий раз это сделал, папаша Адамс. Это из другой оперы, справедливость – это не правосудие мести. Нельзя искоренить преступление, совершив новое. Но я обещаю тебе, что Боб заплатит за все свои грехи.
– Приятно слышать это, мой мальчик, – старый Адамс погладил Гельмута по щеке. В этом жесте было столько трогательной нежности, что Хансен заскрипел зубами. – Ты совсем как мой Лутц. Ты слишком хороший, на этом ты сломаешься. Они сильнее, эти Баррайсы, поверь мне, они способны позолотить и небо, и преисподнюю, под их дудку поют и ангелы и черти. И ты сломаешь себе шею…
Теодор Хаферкамп перестал понимать этот мир. Поскольку этот мир назывался Вреденхаузен и принадлежал ему, то нарушение равновесия было особенно разительным.
– Старик не появляется, – сказал он доктору Дорлаху и Гельмуту Хансену через восемь дней после исчезновения старого Адамса. – Но он здесь, в городе! Я чувствую это! Он не мог далеко убежать, и машина, подобравшая его, местная. Кто-то один шагает не в ногу, кто-то прячет старика. О Боже, как это меня огорчает! Делаешь тут все для своих рабочих: самая высокая зарплата, пакет добровольных социальных ассигнований, поселки с чисто символической квартплатой, кредиты через наше собственное кредитное бюро, бесплатные экскурсии… Я им создаю рай на земле, и вот среди них находится кто-то, кто предает меня. Это больно!
– Выпей, дядя, – Гельмут Хансен налил рюмку так любимого Хаферкампом красного вина «Шато Лафит Ротшильд», которым надо наслаждаться с закрытыми глазами. – Люди всегда будут разочаровывать.
– И это говоришь ты, Гельмут. – Хаферкамп потягивал хорошо подогретое вино. Доктор Дорлах сидел в стороне, за письменным столом баррайсовской библиотеки, и работал над деловыми бумагами. Он пил чистое виски. Хаферкамп находил это кощунством, когда другие пьют «Лафит Ротшильд». – Как отнесся Роберт к идее Дорлаха жениться на этой кабатчице?
– Да, вы же были сегодня в тюрьме, Гельмут. Расскажите, – откликнулся Дорлах из глубины.
– Боб в восторге. Он готов немедленно жениться на Марион Цимбал, если это возможно. После этого откровения он плюнул в меня, и его увели.
– Я подготовил бумаги. Боб их завтра подпишет, и я подам заявление в загс.
– А развод? Вы обговорили с этой Цимбал, что, когда будет поставлена точка в деле Петерс, будет подведена черта и под этим нелепым браком.
– Я разговаривал с фрейлейн Цимбал, – сухо проговорил доктор Дорлах.
– Ну и?
– Она не хочет. Даже при условии большой денежной компенсации. Собственно, мы должны благоговейно снять шляпы: во всем нагромождении событий их любовь – это единственная правда.
– Свой сарказм можете оставить при себе, доктор! – ядовито заметил Хаферкамп. – Остается только надеяться, что эта Марион однажды проснется и осознает, что за чудовище у нее в постели. Роберт в качестве мужа – разве это мыслимо?
– Не знаю, что их объединяет.
– Я раздобуду вам завтра научно-популярные брошюрки, доктор. Когда пчелка засовывает свой хоботок в чашечку цветка… О Господи, как это глупо! – Хаферкамп вновь громко и с наслаждением отхлебнул свой «Лафит Ротшильд» (каждая бутылка была пронумерована). – Плохо, что вам не удается вытащить Боба из предварительного заключения!
– Если он женится, появится шанс!
– Ах так! – Хаферкамп поднял брови. – Действительно? Ну тогда скорей в постель! Доктор, форсируйте этот брак. Я позабочусь о том, чтобы освобождение Роберта превратилось в триумф. Пресса должна обожраться этой сенсацией.
– И зачем все это, дядя? – Гельмут Хансен задвинул кочергой полено поглубже в открытый потрескивающий камин. – Ты лишил Боба наследства, собираешься послать его к черту…
– И все это я смогу сделать, лишь когда он будет на свободе. Баррайс, сидящий за решеткой, – это позорное пятно, которое я не потерплю, а опускающийся где-то на Ривьере Баррайс мне безразличен. Я предоставлю Бобу необходимые средства, чтобы он мог губить себя в соответствии с общественным положением!
Доктору Дорлаху действительно удалась его затея: Боб Баррайс был отпущен из предварительного заключения.
Марион Цимбал встретила его с огромным букетом алых роз, перед высокими тюремными воротами ждал баррайсовский «кадиллак» с шофером в ливрее. Фоторепортеры, теле– и радиожурналисты осаждали эту хорошо украшенную сцену горькой комедии. Щелкали фотоаппараты, жужжали телекамеры, репортеры с блокнотами и микрофонами толпились у двери, когда Боб, подготовленный доктором Дорлахом и настроенный на блестящий выход, нежно притянул к себе Марион и одарил ее долгим поцелуем. Поцелуй был запечатлен со всех сторон и вскоре со страниц газет и журналов попал в квартиры миллионов немцев. Поцелуй этот был таким же насквозь лживым, как и слова, произнесенные доктором Дорлахом в подставленные микрофоны.
– Обвинения прокуратуры окажутся несостоятельными. Мы счастливы, что господин Баррайс выходит из тюрьмы. Послезавтра он женится! Поймите, что сейчас нам некогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121