– Что же удивляться, что со мной стало? – Он обмяк, ткнулся головой между ее грудей и вдыхал запах ее тела, как наркотик. – Я люблю тебя, – бормотал он. – Но кто сможет любить меня? Я погибну. Завтра наша свадьба… Сделай благое дело, Марион: выгони меня вон!
– Нет. – Она медленно покачала головой. Неожиданно Марион заплакала, беззвучно, без содроганий. Лишь крупные слезы катились по щекам. – Я сдержу свое слово. Я помогу тебе…
Вечером на маленьком автомобиле Марион они отправились во Вреденхаузен.
Как взломщики, прокрались они через заднюю дверь в замок Баррайсов.
Ужин протекал в более чем прохладной атмосфере. Теодор Хаферкамп поздоровался с Марион Цимбал, как с новой уборщицей: с рукопожатием и со словами «Рад вас видеть!» – и больше не замечал ее. Холодным вечер был прежде всего потому, что за столом сидел Гельмут Хансен со своей признанной Хаферкампом невестой Евой Коттман, а доктор Дорлах как ни в чем не бывало рассказывал анекдоты, будто у Баррайсов все в порядке.
Дворецкий Джеймс прислуживал за столом. Как всегда корректный, общаясь с Бобом, он был чуть более сух и сдержан. На ужин подали бульон с яйцом, голубцы и перец с овощами, на десерт – крем с вином. Воистину не праздничный стол.
– Какая головокружительная вечеринка накануне свадьбы! – заметил Боб после десерта. – Чувствуется, что в этом доме давно не было свадеб. Может, мне позаботиться о веселье? У меня достаточно сюрпризов, хватит на десять свадеб.
– Каждый гений одарен односторонне, – ядовито произнес Теодор Хаферкамп. – Давай воздержимся от твоих представлений. Нам еще многое придется пережевывать. Гельмут, Роберт, не откажитесь проследовать за мной в библиотеку.
– Глава семьи протрубил, стадо слонов явилось. И почему не написаны социологические труды о том, что человек внутренне недалеко ушел от животного? Ему всегда нужен вожак. – Боб поднялся, демонстративно поцеловал в глаза Марион и пошел в библиотеку. Гельмут Хансен и Хаферкамп обменялись быстрыми взглядами, смысл которых сразу поняла Марион.
– Могу я потом тоже поговорить с вами, господин Хаферкамп? – спросила она.
– Разумеется. Со мной любой может поговорить. Это только в глазах Боба я чудовище, – он кивнул Хансену и вышел с ним из столовой. Дворецкий Джеймс начал убирать посуду, а доктор Дорлах взял под руку Марион и повел ее в салон, любимое место Матильды Баррайс. Ева Коттман осталась одна, как и было заранее условлено. «Позаботься потом о Марион, – попросил ее Гельмут Хансен. – Не исключено, что у Боба не найдется для этого времени и желания. Мне жаль девушку, она любит Боба и с отчаянностью миссионера хочет сделать из него хорошего человека! Боюсь, и тело и душа ее будут погублены им…»
– Вы курите? – спросил доктор Дорлах. Он провел Марион Цимбал к одному из роскошных гобеленовых кресел и сел напротив нее. На прозрачной столешнице столика между ними стояли графин с красным вином, два бокала и серебряная тарелка с сигаретами более чем двадцати сортов. Марион отрицательно покачала головой.
– Сейчас нет. – Она показала на рюмки: – Все подготовлено, не правда ли? Продуманы все детали.
– И да, и нет. – Доктор Дорлах разлил вино и закурил английскую сигарету. – Я ожидал, что вы захотите мне что-то сказать. Так?
– Да.
– Ну вот видите. Излагайте. Не надо стесняться меня, Марион.
– Вы когда-нибудь видели стесняющуюся барменшу? Это прозвучало горько. Доктор Дорлах покачал головой:
– Не будем терять времени, говоря об исключениях, которые лишь подтверждают… ну, сами знаете. По телефону вы о чем-то намекнули, и вот я сразу зарезервировал для нас этот спокойный часок.
– Прежде всего: завтра я выйду замуж за Боба.
– Меня это слегка удивляет.
– Я не увильну.
– Брак – не испытание на прочность.
– Как его жена, я имею право на суде отказаться от показаний. Вы мне сами это говорили. Таким образом, суд никогда не сможет доказать, что в то время, когда Рената Петерс была сброшена с моста, Боб не был у меня. Ввиду недостатка доказательств они будут вынуждены оправдать его. Меня не смогут принудить к показаниям. – Да, это моя стратегия, совершенно справедливо.
– Я не подставлю вам подножку. Боб будет освобожден от обвинений.
– И поэтому вы выходите за него замуж? – Доктор Дорлах сделал большой глоток. Вино было мягкое и изумительно подогрето, оно ласкало язык и горло. Да, такое вино рассчитано на более приятные часы, чем этот. – А любовь?
– Я люблю Боба и в то же время боюсь его. – Она откинулась назад, устремив взгляд на лепнину потолка, и судорожно сплетала пальцы. – Это ужасно. Все во мне стремится к нему, но, когда он лежит рядом, я цепенею от страха. Как с этим бороться?
– Забыть Боба после свадьбы.
– Что это значит?
– Завтра вы женитесь. На процессе мы выцарапаем Боба. Как только приговор вступит в законную силу, я возбужу дело о разводе. Чистая формальность. Ваша компенсация, как мне уже известно, будет весьма значительна.
– Я не хочу денег.
– Вы будете носить фамилию Баррайс, а это обязывает.
– Но я не куплена этой семьей!
– Конечно, нет. Но это вовсе не позор, Марион. Если бы вы знали, что в состоянии купить эта семья и уже купила… Люди во Вреденхаузене живут без мозгов – все мозги лежат у Хаферкампа в сейфе. Уже несколько недель полиция пытается прорвать это молчание. Все напрасно. – Доктор Дорлах наклонился вперед: – Боб вам когда-нибудь рассказывал о старом Адамсе?
– Я не знаю. По-моему, нет. – Она пожала плечами.
– Старый Адамс, отец Лутца Адамса, сгоревшего зимой на гонках в машине Боба, пропал. Ему удалось ускользнуть от людей, собиравшихся поместить его в психиатрическую лечебницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121