– Гельмут Хансен повернулся к другу. У Боба были холодные глаза убийцы. – Мы действительно должны поговорить друг с другом. Наедине. Может быть, это будет вторым спасением жизни.
– Как священник! Ей-богу, как священник! – Боб оглушительно захохотал и вскочил. – Я пойду к Майеру в кабину. Меня тошнит от этого нравоучительного тона! Я пойду блевать! Бле-вать! Как святой онанист-моралист…
В 14 часов, точно, как было доложено по радио, «Сессна» пошла на посадку на фабричном аэродроме. Боб Баррайс сидел рядом с пилотом на запасном сиденье и глядел на приближавшуюся землю. Две темные точки увеличивались в размерах и приобретали очертания.
– Дядя Теодор, – произнес Боб с ядовитым сарказмом. – И доктор Дорлах, семейный адвокат. Ворота темницы Вреденхаузена открыты. Туда преступника – и решетку на запор! А сверху табличку: «Не кормить – кусается!» Майер, разворачивайтесь и полетим в Гамбург!
– Не получится. Горючего не хватит. – Пилот выпустил шасси, закрылки повернулись. Машина запрыгала по бетонной дорожке, пропеллеры вращались все медленнее, двигатели были заглушены. Прямо перед дядей Хаферкампом и доктором Дорлахом «Сессна» остановилась. Боб первым выбрался из самолета.
– Наконец-то ты явился, – произнес дядя Теодор без обиняков. Тот, кто правит в семействе Баррайсов, может не утруждать себя лишними приукрашивающими словами. Да и мало тут красивого. – Через час – похороны. Дело может обернуться скандалом. Старый Адамс непременно хочет произнести у могилы сына речь! Ты имеешь представление, что он замышляет? Мальчик, скажи здесь, сразу, у нас еще есть время, целый час. Доктор Дорлах сможет урегулировать.
– Он будет толковать о центробежной силе, – сказал Боб с горечью. – Ее проходят даже в народной школе…
Он оставил Хаферкампа и Дорлаха и один зашагал по летному полю. Руки в карманах, плечи приподняты, слегка волоча левую ногу. Это было заметно впервые.
Дядя Теодор надел свою шляпу и посмотрел на доктора Дорлаха, ища поддержки.
– У мальчика в голове полная неразбериха, – сказал он ошеломленно. – Разве я не говорил: у него проблемы! Доктор, мы должны его защитить. У меня такое ощущение, что эта проклятая автогонка прошла по хребту Баррайсов.
Доктор Дорлах тяжело вздохнул.
– И у нас всего час до похорон…
3
Два прошедших дня разбили Вреденхаузен на два лагеря. Как это бывает в небольшом городке, большинство населения которого зависит от одного-единственного большого предприятия, люди остерегались высказывать свое мнение.
Зависящие от жалованья – хорошее обозначение современного рабства! – рабочие и служащие, получавшие свой конверт с деньгами каждый месяц с новым изречением Теодора Хаферкампа на бланке с расчетом, притворялись глухими и воздерживались от каких-либо высказываний. Быть может, этому способствовал и последний афоризм: «Довольный человек купается в солнечных лучах, но не жалуется на жару». Если спрашивали того, кто зарабатывал свои сдобные булки на фабрике Баррайсов: «Скажи честно, что ты думаешь об этой аварии на автогонках?» – он втягивал голову в плечи и самое большее мямлил что-то вроде: «Ну да, конечно…»
Задумывались об этом все, но немногие рассуждали вслух. «Надо бы отобрать у паразита водительские права», – говорили тогда. Или: «Странно, что полиция так быстро закрывает дела!» А второй врач Вреденхаузена высказал неосторожное замечание: «Достаточно ли тщательно произвели вскрытие трупа?»
Но подобные разговоры допускались лишь в самом тесном кругу, среди лучших друзей. И только врач высказался громко, на людях… Уже на следующее утро ему позвонил адвокат доктор Дорлах и задал коварный вопрос:
– Дорогой доктор, для составления научно-производственной таблицы нам нужны некоторые сведения. Вы можете в ближайшие дни указать, сколько больничных листков вы выдали в нашей заводской больничной кассе?
Врач понял намек. Практиковать во Вреденхаузене и не лечить рабочих баррайсовских предприятий означало жить изгоем. Так под незамутненной поверхностью благополучного Вреденхаузена, подобно никому не заметной болезни, медленно расползались сплетни и подозрения.
И только один человек осмеливался открыто нарушать спокойствие и порядок во Вреденхаузене: старый Адамс, отец погибшего Лутца. Ему нечего было терять, он не зависел от фабрики Баррайсов и был тем камнем на дороге, о который дядя Тео все время спотыкался и который никто не мог убрать.
Предложенные ему деньги показали старому Адамсу, что яблоко, которое ему надлежало съесть, было с гнильцой и он должен был проглотить его за десять тысяч марок – денежное возмещение за испорченный желудок. Всю ночь старик не ложился, перебирал в памяти жизнь своего погибшего сына, вытащил старые фотоальбомы и разглядывал влажными от слез глазами маленькие любительские карточки.
Вот Лутц в плетеной корзинке, ему три дня. Лутц в коляске. Первые шаги. Первая встреча с собакой. Лутц на Северном море, строит крепость из песка. Лутц-первоклассник. Лутц – победитель на молодежном спортивном празднике. Лутц на уроке танцев. Лутц-вратарь.
Фотографии… Вехи короткой жизни, каждый час которой был окружен любовью. Любовью старого Адамса. Его гордостью, его счастьем, отцовскими надеждами на будущее.
На следующий день в Дюссельдорфе приземлился грузовой самолет с гробом. Похоронная фирма «Якоб Химмельрайх и сын» из Вреденхаузена встретила тело Лутца Адамса в цинковом гробу и поместила его в нормальный дубовый, поскольку это было более красиво и торжественно. Эрнст Адамс стоял неподалеку, когда гроб выносили из самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121