Обмен любезностями, маскирующий крушение их дружбы.
– Будь здоров, Чокк, – сказал Боб.
– Не забудь наш уговор, ты был в Каннах, я на Зильте. В последний раз мы виделись месяц назад.
– Конечно. Я никогда не видел зеленый универсал.
– Передай привет Марион. Пойдешь к ней?
– Сегодня нет. Хочу осчастливить дядю Теодора.
– Может, как-нибудь созвонимся?
– Может быть…
Вот и все. Чокки повернулся, пошел на стоянку такси, сел в машину и уехал, не бросив в сторону Боба Баррайса ни единого взгляда. Человеческие муляжи типа Боба были не в его вкусе.
«Безмозглый шут», – подумал Боб Баррайс. Он остановился у вокзала, посмотрел вслед такси и сунул руки в карманы куртки. Между пальцами забренчала мелочь, он проверил: три монеты по пять марок, несколько по одной, монеты по десять пфеннигов, всего марок двадцать. Достаточно, чтобы добраться до Вреденхаузена.
У него было горько на душе. «Стоишь тут как нищий, – думал он. – С двадцатью марками в кармане. Единственное состояние единственного наследника баррайсовских фабрик. Ну разве не тошнотворно? Надо было отравить отца до того, как он придумал свои идиотские распоряжения. Но кто мог тогда такое предположить? Пока он наблюдал за мной, как удав за кроликом, я лежал с горничными в постели или восхищался тетей Эллен, когда она незадолго до климакса начала трубить, как охрипший олень. Замечал ли все это старик? Почему он ничего не говорил? Но он отомстил своему Единственному сыну, посадив на трон Баррайсов дядю Теодора, а для меня оставив в запасе горшочек, на который меня сажали в детстве. „Делай хорошенько пи-пи…“ Какое дурацкое лицо было у фрейлейн Ханнелоры – она уволилась, потому что я бил ее ногой по берцовой кости, как только она попадала в пределы досягаемости. А потом была фрейлейн Эрика, дипломированная сестра-воспитательница: „Ты уже сделал а-а, малыш?“ Она ушла через полгода, потому что я – мне тогда было три года – повсюду воровал ножи и разрезал ее платья.
Так оно и осталось до сегодняшнего дня. «Будь послушным, делай хорошенько пи-пи… Ты уже сделал а-а?» Дядя Теодор, мама Матильда, адвокат доктор Дорлах, Гельмут Хансен, этот отвратительный моралист-онанист… А миллионы лежат кругом в фабричных зданиях и станках, машинах и готовой продукции, земельных участках и договорах, заказах клиентов и на банковских счетах… Миллионы, которые принадлежат мне и которые дядя Теодор прячет от меня за несколькими фразами, сочиненными старым Баррайсом перед смертью».
– Так дело не пойдет! – произнес Боб вполголоса. – Нет, дядечка. Мы еще к этому вернемся…
Поезд на Вреденхаузен был полупустым. Мало кто из местных жителей работал в Эссене и возвращался домой после конца смены. Баррайсовские фабрики поглотили всю рабочую силу Вреденхаузена, без них он был бы жалким захолустьем. Баррайс… Это имя звучало как Господь Бог. Нет, выше… Бог обещал лишь блаженство, а Баррайс поддерживал жизнь, наполнял конверты деньгами, гарантировал полную тарелку. Сначала шел Баррайс, а потом уж Всевышний. Похоже, так думал даже священник Вреденхаузена. Когда они собирались играть в скат, он соглашался с дядей Теодором во всех вопросах – как политических, так и экономических – и никогда не критиковал его. Благодарностью были новая колокольня и новый балдахин для процессии в праздник тела Христова.
«Он всем манипулирует, – размышлял Боб Баррайс. – Вреденхаузен – это суверенное „королевство Баррайс“. Какую жизнь я мог бы вести, если бы между мной и всеми возможностями не стоял дядя Теодор. Но он существует. Толстый, обходительный, жестокий, обворожительный, сильный, остроумный, ядовитый – на любой вкус. Даже убивать его не имеет смысла… Он и дух старого Баррайса навсегда поймали меня в свои сети!»
Уже стемнело, когда Боб вышел из здания вокзала во Вреденхаузене. Единственное одинокое такси ожидало под тусклым фонарем. Такси здесь были не нужны, у каждого был свой маленький автомобиль. Предприятия Баррайсов предоставляли особый кредит покупателям машин. И здесь правило монопольное мнение Теодора Хаферкампа: «Человек с автомобилем – такая же неотъемлемая часть нового облика человечества, как вода в кране. Кроме того, в машине освобождаются от агрессивности. Мои рабочие – самые мирные в Рурской области…»
Таксист высунул голову в открытое окно:
– Вы, господин Баррайс? – В голосе было столько удивления, как будто кто-то в церкви вместо «Аминь!» провозгласил «Ваше здоровье!».
– Да. – Боб подошел к черной машине. – А, это вы, Клеммер. Отвезите меня домой.
– А где же ваша гоночная, если позволите спросить? Боб сел в машину:
– Позволю. Стоит в Каннах.
– Опять авария?
– Абсолютно в порядке. Захотелось прокатиться по железной дороге. Сумасшедшие ощущения, скажу я вам. – Боб вымученно засмеялся. – Смотришь из окна и думаешь: жми на газ! А что делает поезд? Он останавливается.
Таксист Норберт Клеммер поостерегся поддерживать этот разговор. «Он же навеселе, – подумал он. – Хоть ничем и не пахнет, но так безумно может говорить только тот, кто под градусом. Удивительно, как прямо этот Баррайс держится, даже когда подвыпьет».
Когда они остановились у ворот, перед ним предстал ярко освещенный замок Баррайсов. В большом зале, обставленном в стиле ренессанс с легким налетом английского благородства, с камином, напоминающим портал древнегреческого храма, за задвинутыми шторами двигалось множество силуэтов. Места для парковки возле широкой наружной лестницы были переполнены. Ни одна дорогая марка не была забыта, даже три «роллс-ройса» с их консервативными угловатыми радиаторами стояли, как на параде, среди сверкающих лаком машин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121