Это были несколько строк:
«Выиграл! Мы с Евой едем в Канны! Запах ландышей просто опьяняет! Ты же знаешь, что я помешан на ландышах! Зачем ты, дурак, покупаешь ей такие духи? Чао! Боб».
Глухо зарычав. Хансен смял записку и швырнул ее об стену. Потом он позвонил Теодору Хаферкампу. Между ними состоялся короткий разговор, сразу же встревоживший во Вреденхаузене доктора Дорлаха.
– Я еду в Канны, – сказал Хансен.
Хаферкамп удивился и спросил:
– Но почему? Я жду тебя здесь. Нам нужно кое-что обсудить. Что ты собрался делать в Каннах?
– Боб там с Евой.
– С кем?
– С Евой, моей невестой! Он пустил в ход свои дьявольские чары и увез ее. Но я его предостерегал.
– Гельмут! Что это значит? От чего предостерегал?
– Чтобы быть совершенно точным: если Ева стала его любовницей, я возьму у Боба то, что дважды возвращал ему, – его жизнь!
– Ты с ума сошел, Гельмут! – рявкнул Хаферкамп. – Послушай, Гельмут! Мы поедем вместе в Канны! Подожди еще один день. Приезжай к нам во Вреденхаузен! Давай все трезво обсудим! Не действуй опрометчиво! Никаких поступков в состоянии аффекта! Мальчик, Гельмут…
Хаферкамп начал одно из своих нравоучений, свои любимые «золотые слова», наводившие на всех тоску, перед которыми уже капитулировал рабочий совет и был бессилен профсоюз. Но Хансен не слушал проповедь… Он повесил трубку.
– Драма произошла! – оповестил Хаферкамп через пять минут доктора Дорлаха. – Нет больше смысла предупреждать Боба. Где он живет? И вообще в Каннах ли он? А если мы ему дозвонимся, кто остановит Гельмута? Эта семья разобьет мне когда-нибудь сердце!
Он подпер руками голову и закрыл глаза. Старый, утомленный человек. Готовый расплакаться. Изнуренный и потрепанный.
Доктор Дорлах молчал и разливал коньяк себе и Хаферкампу, «Бедный миллионер, – думал он. – Большой маленький человек. Какой-нибудь мотальщик катушек зажигания у тебя на фабрике с его 800 марками чистыми живет свободнее и счастливее тебя. Тебе могут завидовать только слепцы или сумасшедшие…»
В Каннах Хансену не пришлось долго искать. Он знал отели, в которых обычно останавливался Боб Баррайс. «Амбассадор», «Гольф-отель» или «Мирамар-палас».
Уже из огромного стеклянного холла «Мирамар-палас» он увидел Еву Коттман, сидящую на краю бассейна. Около нее под зонтиком нежился на белом надувном матрасе Боб Баррайс. Его красивое загорелое тело было обнажено, если не считать узкой полоски плавок из натуральной стриженой леопардовой шкуры. На тонкой золотой цепочке на почти безволосую грудь свисал медальон с изображением неизвестной обнаженной полногрудой красавицы. Глашатай фаллоса, опознавательный знак для каждого, кто хочет знать: я обладаю сверхпотенцией, вы не будете разочарованы.
– Вы заказывали комнату? – спросил мужчина в регистратуре и начал листать большую тетрадь. Хансен покачал головой:
– Мне не нужна комната. Спасибо. – Голос его звучал хрипло, как будто гортань неделями была погружена в соленую воду. – Я просто ищу хорошего друга.
– И вы нашли его, месье?
– Да, нашел!
Он поставил свой небольшой багаж у мраморной колонны в холле и вышел в парк гостиницы. Медленно приближался он к бассейну. Ева опустила свои длинные стройные ноги в воду и откинула голову назад, навстречу золотисто-оранжевому вечернему солнцу. Ее волосы сияли, как освещенная изнутри паутина. Малюсенькое бикини из лимонно-желтого латекса ничего не скрывало. Рядом потягивался Боб Баррайс как обладатель редкой, невиданной птицы.
Хансен остановился, спрятав кулаки в карманах своего костюма. Новая для него, неукротимая жажда крови застилала ему глаза, и остатком разума в одной из извилин мозга он поражался, как может измениться человек. В этот момент он понимал мужчин, которые становились дикими зверями из-за женщин, ставили на карту королевства и клали голову под нож гильотины.
«Это неправда, – думал он, прижав подбородок к воротнику. – Встань, Ева, подойди ко мне и скажи: „Ничего не было! Боб не дотронулся до меня. Я принадлежала только тебе и никогда не буду принадлежать другому. Все это был лишь каприз, глупость, необдуманный поступок, я сама не знаю. Боб поехал на Ривьеру, и я просто поехала за компанию, забавы ради. Дешевая поездка, вот и все! А Боб ведь твой друг! Ты не понимаешь меня? Ну почему же, Гельмут… Ты должен больше доверять мне…“ Если она так скажет, все в порядке, я ей поверю, – размышлял Хансен. – Но полную правду я все же почувствую – во взглядах, репликах, движениях. Ева не умеет притворяться, а Бобу это не нужно… для него это всего лишь выигранное одностороннее пари! Одностороннее? Э, нет! Ставка – его жизнь. Что случится потом – сплошной туман…»
Ревность терзала его. Он тяжело дышал, с шумом выпуская воздух из носа, и от волнения начал дрожать. Неуклюжими шагами продвигался он вперед, ведомый чувством всепожирающей мести.
Боб заметил его первым. Он приподнялся на локте, замахал свободной правой рукой и громко закричал:
– А вот и он! Моя ходячая совесть! Иди сюда, ты, гений! Хансен был готов убить его прямо здесь, у бассейна. Просто кулаком, нанести удар в висок или в сонную артерию. Но он не вынимал руки из карманов и шел дальше. Ева Коттман подняла голову. В ее глазах читалось безмерное разочарование.
– Гельмут… – произнесла она тихо. Боб Баррайс кивнул.
– Ну что, я лгал? В Каннах он, или это его дух? – Он вскочил, поправил леопардовые плавки, явив всему миру свой половой орган.
Гельмут Хансен заскрипел зубами. Раскроить ему череп – это слишком ординарно. А вот оставить ему жизнь, но лишить мужской силы, изувечить его – это кара. Это его самое уязвимое место, его это сразу сломает, потому что именно там, только там сидит его гордость, его спесивость, вся его суть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121