Для большой карьеры ей не хватало двух вещей: ума и хладнокровия. Но эти два врожденных свойства – дьявольское приданое для избранных дочерей…
– Привет, Малу, – произнес Боб, услышав в трубке голос девушки. Он звучал с готовностью, как голос продавщицы, надеющейся сбыть залежалый товар. – Как хорошо, что ты дома. Это Боб.
– Привет, Боб. – Голос Малу завибрировал. – У тебя есть что-нибудь для меня? Что, Пия Коккони исчезла?
– Нет, она здесь. – Боб Баррайс разглядывал потолок. Солнце рисовало на нем золотые кренделя, как будто копировало Ван Го-га. – У тебя есть время?
– Для тебя – всегда.
– Плохо идут дела?
– Совсем паршиво, Боб. Сезон еще не начался. А твои братья автогонщики привозят с собой своих девчонок. За всю неделю всего два приглашения, и те скучные. Два англичанина. Полночи курили трубки, пили чай и рассказывали о бегах. А что у тебя есть для меня? Вечеринка с гашишем? Танец с семью покрывалами? Или обалденная групповая пирамида?
– Ничего похожего. Ты одета?
– Нет, но могу…
– Одевайся и приходи в мой отель. Возьми с собой теплые вещи. Брюки, свитер, шубу.
– Мы что, будем играть в проводы зимы?
– Не задавай так много вопросов… приходи! Через полчаса отъезжаем.
– А сколько стоит дело?
Бизнес прежде всего. Тоже мне банковский сейф в трусах. Но Боб Баррайс знал цены.
– Две тысячи франков аванс. Если получится, премия еще в четыре тысячи.
– Целая куча денег, Боб. – Голос Малу потерял уверенность. – Надеюсь, это не с кнутом… и все такое… Я в таких делах не участвую. На это есть Констанца.
– Все нормально, детка. – Боб утешительно засмеялся. – Ему только шестьдесят девять лет.
– О Боже, а переживет он это?
– Надеюсь, что нет. – Боб повесил трубку и сладко потянулся. – Надеюсь, что нет… – повторил он. – Таким способом можно смягчить и камни.
Гастон Брилье не привык, чтобы в темноте кто-то стучал в его дверь. Когда ночь опускалась на Лудон, все погружалось в сон. Спали и люди и звери. Может быть, именно поэтому люди в Лудоне жили в среднем по девяносто лет и панихиды были большой редкостью, даже праздником.
Внутри каменной хижины послышались покашливание и шаркающие шаги. Сквозь щели в грубо сколоченных ставнях показался свет. Поеживаясь от холода и с явным страхом Мариэтта Лукка натягивала на себя шубу.
– Не забыла, как все должно произойти? – прошептал Боб из темноты. Малу кивнула.
– Да, Боб. Черт возьми, мне страшно…
– Это не опасно ни на секунду. Я буду за дверью.
– А если он меня действительно…
– Вынесешь! Шесть тысяч франков, куколка…
–, Старый, вонючий крестьянин…
– Тебе не нюхать его надо, а вскружить ему голову. – Боб прижался к шероховатой каменной стене. – Идет. Покажи, на что ты способна, Малу…
Гастон Брилье отворил тяжелую дверь. Но, прежде чем он успел хоть что-то спросить, кто-то юркий в меховой шубе прошмыгнул мимо него и остановился лишь перед огромной старой кроватью. Там незнакомое существо захихикало, сбросило шубу, и Гастон понял, что это была девушка. Он захлопнул дверь, протер обеими руками глаза и неуклюжей медвежьей походкой пошел к печке.
– Мадемуазель, – произнес он. – Нет, вы только подумайте! Кто вы? Откуда? Стойте! Что вам надо на моей постели? Остановитесь, мадемуазель…
Малу начала раздеваться. Сначала брюки и свитер, теперь были сброшены лифчик и пояс для чулок. Она осталась только в прозрачных нейлоновых трусиках, сквозь которые просвечивал черный треугольник. Гастон глазел на девушку, на ее полную красивую грудь, линию бедер, на эту ослепительную наготу, которую он видел в последний раз вот так откровенно, в натуре тридцать девять лет тому назад.
– Вы что, рехнулись, мадемуазель? – спросил он резко. – Нет, вы только подумайте! Ваша одежда промокла? Вы хотите просушить ее? Я сейчас освобожу веревку. Возьмите простыню и завернитесь. Виданное ли это дело?
Он подошел к Малу, чтобы помочь ей стащить простыню с матраса. Но, когда расстояние между ними составляло около метра, она вдруг начала кричать, громко и пронзительно, как сирены в войну, когда в небе появлялись немецкие самолеты.
– Что с вами, мадемуазель? – воскликнул Гастон дребезжащим голосом. – Вам больно?
Его наивность расторгала Малу, но она продолжала кричать, поскольку за внеслужебные чувства деньги не платят. На глазах у потрясенного Гастона она разорвала свое белье, повалилась на кровать и дико задергала ногами. Обеими руками, как щитом, она закрывала промежность.
За Гастоном с грохотом раскрылась дверь. Он обернулся, пригнулся и выставил вперед кулаки. Посреди комнаты стоял Боб Баррайс, на лице которого красноречиво были написаны возмущение и отвращение.
– На помощь! – кричала Малу позади Гастона на кровати. – Боб! Боб! Он сорвал с меня одежду и хотел меня… О Боб! Это было ужасно, он был как зверь… – Потом она заплакала. Ей это удалось замечательно. Ее обнаженное тело буквально сотрясалось от рыданий.
– Ах вы скотина! – произнес Боб угрожающе тихо. – Гнусная скотина! Череп бы вам раскроить…
Гастон Брилье ничего не понимал. Он добрел до печки, искоса поглядывая то на чужую голую девушку, то на Боба. Потом он покачал головой, беспомощно и почти по-детски.
– Я ее вовсе не знаю. Что вы хотите от меня, месье? Вбегает, раздевается…
– Вы хотели изнасиловать мою невесту! – закричал Боб. – Где Лафетт, жандарм? Позвать полицию! Развратник, нападает на девушек, как волк!
– Я не знаю ее! – неожиданно заорал Гастон. До него начало доходить, что эта ситуация набрасывает ему удавку на шею. – Я клянусь вам, месье…
– Швырнул меня на кровать с нечеловеческой силой. И вот… вот… вот… – Малу высоко подняла разорванное в клочья белье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121