Аластер уговаривал меня поехать к ним на плантацию и пожить с Чарити, пока Роберт не одумается, но я отказалась. Каковы бы ни были последствия этого недоразумения, я должна остаться и без страха предстать перед ними».
И она предстала перед ними храбро, глупо Вспомнив все враждебные, полные подозрений стычки между нею и Квинтином, Мадлен хорошо могла себе представить, как жестоко Роберт обращался с Анной Он холодно заявил ей, что предпочтет выдавать ублюдка Аластера за своего, чем публично признаться в своем позоре. Он даже сказал ей, что молил бога, чтобы ребенок родился мертвым, если бы после этого ему не пришлось вернуться в ее предательскую постель, чтобы обеспечить наследника для Блэкхорн-Хилла.
По мере приближения родов дальнейшие записи после этого мучительного излияния стали короче и реже. Со злобной радостью Роберт наблюдал за страданиями Анны во время тяжелой беременности В ночь, когда родился Квинтин, он напился до беспамятства.
Последняя запись в дневнике была датирована 10 ноября 1753 года. Аккуратный, изящный почерк Анны теперь был неровным, и корявым, очевидно, она писала нетвердой рукой.
«Я скоро умру. За себя я не боюсь, только за моего любимого Квинтина, которого я должна буду оставить. Я написала Аластеру и Чарити, умоляя их позаботиться о сыне Роберта и вырастить его вместе с их Девоном, но боюсь, госпожа Ошлви не отправила моих писем. Я изолирована в этом большом доме, тревожусь за своего невинного малыша и тревожусь за Роберта, который ужасно страдает. Возможно, со временем он и Квинтин смогут исцелить друг друга. Что до меня, то смерть меня зовет, и она желанна».
День снаружи стал угасать, когда Мадлен закрыла дневник и прижала его к груди. Прерывистые рыдания хлынули из нее. Анна была такой же невинной жертвой, как и она. Все молитвы Анны о том, чтобы Роберт и его сын исцелили друг друга, оказались напрасны. Вместо этого, Квинтин вырос изломанным ненавистью отца. И вот теперь история повторяется?
Мадлен не знала, кого она больше оплакивает, Анну ли и ее несчастного маленького мальчика, которого та вынуждена была оставить, или себя и ожесточившегося мужчину, которым стал этот мальчик.
– Госпожа Мадлен! Вы наверху? Уже темнеет, и молодой хозяин плачет, хочет есть.
Вытерев слезы нижней юбкой, Мадлен поднялась.
– Сейчас иду, Делфина. У мистера Роберта все еще лихорадка?
– Ему немного полегчало, но он очень слаб. Эй, да вы плакали. Я же говорю, что вы слишком много работаете. – Пожилая женщина окинула взглядом бледное лицо Мадлен и ее покрасневшие веки, затем обняла свою подопечную. – Идем. Я приготовлю для вас обед, пока вы покормите малыша.
Мадлен чувствовала себя слишком измученной, чтобы протестовать. Она спустилась из мансарды и пошла в детскую, все еще сжимая в руках дневник Анны.
Роберт сидел на большой кровати, опершись на гору подушек, наблюдая за догорающей на столе свечой. После нескольких дней лихорадки его сознание снова прояснилось, хотя эта тянущая боль в груди усилилась. Он отказывался пить вино, стоящее у кровати, зная, что оно напичкано лекарством, чтобы заставить его спать. Он предпочитал боль и ясную голову на тот недолгий срок, который ему еще отпущен. Ноубл сказал, что боль исходит от сердца. При этом замечании Роберт фыркнул.
– Анна разбила мое сердце двадцать восемь лет назад. Его не существует, – сказал он доктору.
И вот теперь, благодаря его лихорадочному бреду, о позорной измене Анны судачат все слуги. Он был уверен в этом. Роберт проклинал слабость своей увядающей плоти. Очень скоро все будет кончено. Пусть Мадлен беспокоится теперь о Блэкхорн-Хилле. Она сделает это ради своего сына. По крайней мере за это он мог быть спокоен. Наследник родился до того, как он умрет.
Мерцание свечи нарушило его меланхоличную задумчивость. Мадлен стояла в двери, держа что-то в руках. Он прищурился в тусклом свете, чтобы увидеть, что это было, обратив внимание на особенное выражение ее лица. Что-то странное было в этом.
– Ты пришла, чтобы залить мне в глотку еще отравы Ноубла?
– Нет. Хотя то, что я принесла, будет отравой – в некотором роде.
Она подошла ближе и вытащила догорающую свечу из подсвечника, чтобы зажечь ветвистый канделябр. Когда она поставила канделябр на столик рядом с его кроватью, он смог разглядеть, что она принесла. Его лицо побелело, затем покрылось красными пятнами.
– Ты рылась в ее вещах! И теперь имеешь наглость…
– И теперь имею наглость предоставить тебе доказательство, что твоя жена была невиновна во всех тех преступлениях, которые твой ожесточившийся, ослепленный ревностью мозг приписывал ей.
Он выпрямился, подняв руку, чтобы выбить дневник из ее рук.
– Убирайся отсюда! Оставь меня в покое!
– В покое? Ты никогда не знал покоя с тех пор, как впервые заподозрил, что твоя жена и брат любовники. Если ты хочешь умереть смертью труса, в упрямом неведении, пусть будет так. Но правда здесь, Квинтин твой сын.
– Нет! Я видел их! Я слышал, как она сказала ему, что у нее будет ребенок.
– Ты слышал, как она сказала «У меня тоже будет ребенок в апреле». Аластер перед этим сказал ей, что у Чарити будет от него ребенок. Именно по этой причине он заехал в Блэкхорн-Хилл. В своей затуманенной алкоголем ревнивой ярости ты не понял. Спустя все эти годы достанет ли у тебя смелости посмотреть правде в глаза? Осознать, что ты сделал со своим сыном? – Она протянула ему дневник. – Записи в нем начинаются во время вашего путешествия из Англии и заканчиваются почти перед самой ее смертью.
Роберт так сильно сжимал в руках одеяло, что побелели костяшки пальцев, отказываясь прикоснуться к кожаному тому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131