У школы по-прежнему толпился и шумел народ, читая какое-то вывешенное на воротах объявление, но Суслэнеску быстро прошел мимо, машинально отвечая на приветствия. За примэрией холодный, сырой ветер, задувавший из степи, словно натянул на него ледяную рубашку, жесткие, давно не стриженные волосы вздыбились, брюки парусом заболтались вокруг худых ног.
Но, вместо того чтобы вернуться, Суслэнеску поднялся до моста, под которым бурлил вздувшийся бурый Теуз.
Ничто не радовало взгляд в этой серой, безрадостной равнине. За общинным лугом, где паслось стадо, чернели свежевспаханные поля, и Суслэнеску представилось, что они поглотят его, как трясина, если он осмелится добраться туда. Румыния... Вот твое истинное лицо — клочки черной земли, унылые картины. Все, что красиво — горы, море,— бесполезно. Облокотившись на шаткие перила моста, Суслэнеску смотрел на грязную воду, пока не закружилась голова. Ветер завывал, покрывая поверхность реки неприветливой рябью, и пронизывал его до самых костей. «Мне жаль самого себя,— прошептал он и улыбнулся.— Ну так что же? Пожалей меня кто-нибудь другой — положение изменилось бы, но ненадолго. Затем мне понадобилось бы, чтобы кто-нибудь уважал меня, потом боялся, потом чтобы другие чувствовали, что я им необходим, как воздух, как вода. Как земля. Те, кто хотят земли, чувствуют, что Теодореску нужен им, и когда он поймет это, то избавиться от всего, что он считает своей виной перед народом. А что случилось бы с Теодореску, если бы он заметил, что народ существует для него лишь в меру того, что нуждается в нем? Вероятно, снова стал бы неинтересным человеком». Существует необходимая ложь, но Суслэнеску понимал, что он уже не настолько наивен, чтобы верить в нее.
Спустившись с моста, Суслэнеску пошел вдоль дамбы, рассеянно глядя на расстилавшуюся перед ним серую равнину. Все вокруг казалось однообразным и унылым. Прогулка быстро наскучила Суслэнеску, и он регпил за-глянуть в корчму в надежде найти там что-нибудь съестное. Ему захотелось жареного цыпленка с чесночной подливой, кисловатого вина и чтобы старый цыган играл для него на скрипке. Суслэнеску с удивлением поймал себя на мысли, что все это вполне достижимо,— стоит только дойти до корчмы, заказать и заплатить. Этот жирный корчмарь с партриархальными усами станет с угодливой улыбкой суетиться вокруг него, и можно будет даже забыть, что все это он получает за несколько сот лей.
Суслэнеску свернул в узкий проулок к шоссе и вдруг увидел сидевших рядом на скамье Теодореску и Гэврилэ Урсу. Джеордже был в военной шинели, с поднятым воротником, лицо его выглядело задумчивым и постаревшим.
2
— Позвольте мне посидеть с вами. Я думал прогуляться, да холодно, — вежливо улыбаясь, попросил Суслэнеску.
— Сделайте одолжение, дорогой учитель,— с готовностью согласился Гэврилэ, и Сулсэнеску показалось, что старик очень рад его появлению.
— Как живете? — равнодушно спросил Джеордже.
— Так, ничего. Жду, когда возобновятся занятия.
— Скверная погода,— покачал головой Гэврилэ. — Не годится...
— ...Для урожая, знаю, но будем надеяться, что по ноле бога изменится. До сегодняшнего дня стояли такие погожие весенние дни.
Джеордже кашлянул и встал со скамьи.
— Весьма сожалею, дядюшка Гэврилэ, что мы с вами во договорились. Я надеялся, что вы поймете меня...
— Может быть, ума недостает, господин директор.
— Не в уме тут дело, дядюшка Гэврилэ... Причина иная. Когда-нибудь вспомните мои слова...
— Не думаю, господин директор. Дай бог, чтобы было иначе, чем думаю.
— Как именно?
— Хорошо...
~ Ну, я пошел, дядюшка Гэврилэ. Всего доброго, Суслэнеску.
— Я провожу вас, если ничего не имеете против. До свидания, господин Урсу.
— Будьте здоровы, господа,— ответил Гэврилэ. Он быстро прошел в калитку и с шумом задвинул за собой засов.
Только теперь Суслэнеску понял, что совершил глупость: что подумает о нем Урсу, ведь сегодня вечером они едут к барону. Еще подумает, что он «агент» директора. Экая неприятность!
Теодореску быстро шел, опустив голову, словно не замечая своего спутника. Это заставило Суслэнеску иронически улыбнуться: в конце концов, Джеордже ничем особенно не отличается от него, и даже удивительно, что некоторое время (правда, очень недолго) он так прислушивался к его мнению.
— Ну, как вас принял Гэврилэ? — заговорил Суслэнеску. — Не натравил на вас своих сыновей, как грозился?
— Как видите, нет,— тихо ответил Джеордже. — Гэврилэ очень... — хотел было он высказать свою мысль, но, не найдя подходящего слова, пожал плечами.
— Очень-то очень, да сладить с ним тяжело. Это нетрудно понять — Гэврилэ в плену у репутации, которую приобрел на селе прежде всего у таких же, как он, зажиточных крестьян. Мало кто вырывается из такого плена, и нелегко это дается. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
— Нет,— коротко ответил Джеордже.
— Это точно? Хотя, раз сами говорите, очевидно, так~ Однако если быть последовательным по отношению к самому себе и своей «окончательной позиции», то вам следовало бы ненавидеть меня и даже стремиться уничтожить.
Вызывающий тон Суслэнеску и особенно намек на сказанное им однажды в воскресенье неприятно подействовали на Джеордже. Он остановился и повернулся к своему спутнику, Суслэнеску криво улыонулся: здесь, .в деревне, люди не умеют думать на ходу. Стоит начать серьезный разговор, и они останавливаются как вкопанные.
— Мы не хотим никого уничтожать.
— Опять это «мы». Сколько нам придется помучиться, прежде чем удастся спрятаться за этим «мы» и пугать им других.
— Я не собираюсь вас пугать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190