Через три месяца в разгаре зимы группа в пятьдесят человек, в том числе и Джеордже, была окружена в подвале, в самом центре осажденного города. Изредка им перепадало кое-что из продовольствия, сброшенного немцами с самолетов. Полковник Думитреску ввел строгую экономию и распределял продукты с револьвером в руке. Стоял мороз, и они кутались кто во что мог. Вши не давали спать.
Однажды русские обстреляли проходивший мимо кавалерийский эскадрон. Теперь у них было мясо. Каждую ночь кто-нибудь из солдат выползал из подвала и отрубал лопаткой от лошадиных трупов большие куски мороженого мяса. Варили его в консервных банках, сжигая все, что попадалось . деревянного в развалинах дома. Позднее пошли в дело даже приклады винтовок. Из трех солдат, выходивших за мясом, по крайней мере один больше не возвращался.
Когда русские переходили в атаку, с соседнего участка начинали бить немецкие полевые орудия, пулеметы; огнеметы лизали улицу и окрестные развалины. Тогда они вплотную прижимались к земле и целились в черные тени, танцевавшие в красном мареве разрывов.
Если бы не полковник Думитреску, они давно бы сдались. Лишь у него сохранились какие-то крохи энергии и воли. Полковник без конца рассказывал анекдоты, награждал солдат пощечинами, отдавал приказы, которые сам писал на листке блокнота, и уверял, что где-то 15 окрестностях Сталинграда накапливаются германские бронетанковые силы, которые прорвут русское кольцо. Думитреску произносил длинные патриотические речи и без конца твердил, что русские не берут пленных, причем не из злобы или дикости, а просто потому, что им почем их кормить. Однажды, когда сошел с ума сержант, полковник застрелил его в упор, а потом разрыдался. За ним, словно тень, следовали два молодых, худых как младших лейтенанта. Спал он между ними, обняв.
Через неделю лошадей съели, и никакой еды больше. Солдаты (их было теперь пятнадцать) все пали, скорчившись и прижавшись друг к другу но вставали даже в тех случаях, когда русские переходили в атаку. Открывали огонь только немцы из соседних зданий. Там засели фанатики-эсэсовцы, и, по-видимому, у них оставалось еще продовольствие и боеприпасы. Сначала Джеордже ужасно страдал, как и все остальные, потом в нем произошла странная перемена, он начал молиться. До войны он был атеистом, хотя об этом никто не знал, не верил в бога он и теперь, но молитвы успокаивали и усыпляли его. Иногда Джеордже подползал к солдатам и заставлял их рассказывать о своей жизни. Солдаты рассказывали какие-то фантастические истории о полях, на которых работали весной, летом и осенью, а не зимой, о своих женах со странными именами — Мария, Флорика, Анна, Сильвия, о маленьких детях. Некоторые стали жевать пояса и ремни от винтовок, а потом их рвало кровью и желчью. Однажды ночью Джеордже услышал из угла, где помещался Думитреску, всхлипывание и голос младшего лейтенанта Вэляпу. Другой к тому времени замерз.
— Я хочу есть... хочу есть, зачем мы ушли из лагеря?
— Замолчи, крошка,— вполголоса успокаивал его полковник.
Младший лейтенант вдруг пронзительно взвизгнул, грохнулся на пол и стал корчиться. Из клубка солдатских тел послышалось недовольное ворчание. Полковник приподнялся, подполз к выходу из подвала и исчез во мгле. Джеордже снова забылся тяжелым сном без сновидений. Язык в распухшем рту горел, как нарывающая рана. Когда он проснулся, в углу полковника светился огонек: на спиртовке потрескивал тающий снег и пахло мясом. Младший лейтенант сопел от вожделения. Джеордже осторожно, чтобы не разбудить остальных, подполз к ним.
— Я тоже хочу есть! — неожиданно прозвучал в темноте его хриплый голос.
— Ах, это ты, Теодореску? — прошептал полковник. — Замолчи, полезай наверх и бери...
— Где?
— Там, наверху... есть мясо.
Джеордже так ослаб, что потратил целый час, прежде чем дополз до выхода из подвала. Снаружи царила непроницаемая тьма и ужасающий холод. Вьюга швыряла в глаза горсти снега. Потом по телу разлилось приятное тепло. Джеордже понял, что это конец. Ему стало вдруг удивительно хорошо, пропал даже голод, как после обильного обеда. Неожиданно за две улицы до него забила легкая артиллерия, вспыхнуло ослепительное пламя огнеметов, завыл воздух, загудела земля. Джеордже очнулся. Вокруг виднелись лишь обглоданные скелеты лошадей, больше ничего. Но вот он заметил труп с отрезанной от плеча рукой, недавно отрезанной рукой...
Джеордже не помнил, как добрался обратно в подвал. Люди спали. Спиртовка мигала голубым зрачком. Осторожно, стараясь не шуметь, Джеордже вынул револьвер и спустил предохранитель.
— Господин полковник,— шепотом позвал он.
— Ну как? Принес? — вместо ответа спросил тот. Выстрел грохнул неожиданно, солдаты повскакали, и,
толкаясь, стали расхватывать оружие.
— Ты спятил, пречистая богородица,—зарычал полковник. — Где ты там? Как бы не убить другого...
Джеордже упал в обморок.
На другой день утром русские снова атаковали и, подавив слабое сопротивление немцев, заняли позиции в сотне метров от подвала. Джеордже находился в каком-то тумане. Он забыл обо всем, что произошло в прошлую ночь. Как во сне, услышал он суровый голос: «Господин полковник, давайте сдадимся... все равно...», потом грубый окрик полковника: «Расстреляю!», ропот солдат, угрожающее щелканье затвора, и снова молчание.
Прошла еще одна ночь. Необычная тишина царила в городе, покрытом толстым слоем снега.
Утром у входа в подвал затрещали выстрелы и русские с автоматами. Солдаты вставали один за другим, у некоторых не хватало сил держать поднятыми руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190