У меня нрав другой, и тебе он известен. Летом на пшеницу, что получим с директорской земли, купим плуг и корову. Землю я продавать не хочу. Да и кому продать? Клоамбешу? Послушай, я хотел спросить тебя— как, по-твоему, годится в старосты Гэврилэ Урсу?
— Не знаю, Митру,— испуганно зашептала Флорица. — Смотри не разбуди Фэникэ. Пусть хоть он спит...
— Выходит, тебе он тоже не по душе. Но в политике так нельзя. Там человек делает не только то, что ему нравится, но и то, что надо делать, хоть и не нравится. Такома политика. Поэтому-то и собираются люди в партию, чтобы объединиться, иначе каждый сколотит свою партию и люди станут убивать один другого из-за стакана воды. Теперь пойми, коли Гэврилэ станет старостой и нас будет слушать, люди скажут — коммунисты, видать, не последние люди, раз и Гэврилэ с ними. Понимаешь?
— Понимаю. Дай бог здоровья господину директору за все добро, которое он нам сделал. И пусть все будет так, как ты говоришь. Слышишь? — вздрогнула она всем телом.
Кто-то громко стучал в ворота и кричал:
— Митру! Или спишь?
Митру быстро натянул брюки и вышел.
— Кто там?
— Это я, дорогой. Я — Пику. Весь день провел в городе и даже не успел узнать, что тут у вас в селе.
Митру старался пронизать взглядом притаившуюся тьму.
— Вот так-то, дорогой,— продолжал кричать Пику.— До какой буквы успели дойти? За «М» не перевалили?
— А какое тебе до этого дело? — холодно спросил Митру.
— Как какое? Я что, на фронте не был? Здоровье па войне потерял, в излучине Дона оба легких поморозил. Черт дернул меня тогда бежать, а не сдаться вместе с другими. Понимаешь? Я думаю, не забыли меня, даже ежели «М» прошли.
Злоба снова овладела Митру: да что они, сговорились? Сначала Эзекиил, теперь этот. Богатство никогда не насытишь, как свинью.
— В земле нуждаешься? — с любопытством спросил он.
— Да-
— А что ты с ней будешь делать? В могилу с собой потащишь по осени?
Пику прислонился к столбу ворот, чтобы показать, что легко не отступит.
— Я был на фронте,— упрямо сказал он.
— Ну так что же? И Антонеску был. Землю дают беднякам.
— Не строй из себя начальство!
— У тебя больше двадцати пяти югэров.
— Пусть так. Они что — твои? Я был на фронте, пойми и не строй из себя дурака...
— Иди спать, Пику. И не ругайся...
— Какая тебе польза со мной ругаться? — усмехнулся Пику. — Возьмись за ум, не наживай врага, а не то!..
— Хватит, Пику, не студи понапрасну глотку, я спать хочу. Ступай домой.
— Митру, добром говорю, выслушай меня. Поздно будет, когда закачаешься на дереве.
Митру взял Пику за плечо и вытолкал на середину улицы. Пока тот приходил в себя, за спиной его сухо щелкнул замок. Разозлившись, Пику кинулся к воротам и стал ломиться, крича:
— Митру, еще два слова. Смотри, пожалеешь... Никто не отвечал, и Пику отправился в конец улицы,
где его поджидал Эзекиил. «Парень должен понравиться Баничиу,— думал Пику,—четверых одной рукой сомнет».
— Кто это? — шепотом спросила Флорица, когда Митру снова улегся рядом с ней.
— Да Пику. Пьяный. Совсем свихнулся...
Флорица долго ждала, пока Митру возобновит разговор о своих мыслях, но тот молчал. Клоамбеш, Пику, Лабош, Марку Сими, Гэврилэ Урсу... Почему они не такие, как все люди, словно и не люди вовсе, а черт знает что? Клоамбеша он не простит до могилы. Но и другие не лучше.
Митру долго лежал, глядя сквозь дырявый потолок в бездонную высь, откуда смотрела на него далекая зеленая звездочка.
ГЛАВА VIII
1
Суслэнеску не хотелось вставать, как ни убеждал он себя, что время, должно быть, уже позднее и Кордиш может косо посмотреть на его барскую лень. Ему никак не удавалось согреться под тонким грязным одеялом, от которого пахло едким потом. За окном стояло холодное серенькое утро. Прошлой ночью он опять много пил и теперь чувствовал одновременно и голод и тошноту. Неохотно вспоминал он обо всем, что делал под пьяную руку. С удивлением, как о незаслуженном благодеянии, подумал о внутреннем тепле, вдруг наполнившем его до краев, рядом с этими грубыми людьми со странными кличками. Наступил момент, когда ему даже хотелось униженно расцеловать их всех по очереди. Это чувство возвысило его в собственных глазах, словно он открыл в себе новую, благородную черту. Вместе с тем он боялся, как бы кто-нибудь из новых друзей не почувствовал правды, не разгадал, что он только пытается сблизиться с ними, что это лишь роль, сыгранная с искренностью и отчаянием.
Наконец Суслэнеску все и встал и долго сидел на краю кровати, стуча зубами и придерживая на груди старенькую пижаму без пуговиц. Потом он пошарил наугад под кроватью, но туфель не нашел. Длинная комната с глинобитным полом, стол, уставленный пустыми бутылками и застывшими остатками еды, маленькие, рябые от пыли и грязи окна с желтоватыми, побитыми молью занавесками — все это производило на него убийственное впечатление. Прежде Суслэнеску не раздражал беспорядок, в студенческие годы ему приходилось жить и в худших условиях, но за время, проведенное у Велчяну и Теодореску, он успел привыкнуть к чистоте. По собственному опыту Суслэнеску, однако, знал, что опуститься для него ничего не стоит, и не хотел этого.
«Будут они меня сегодня кормить? Что за черт!»— одеваясь, с раздражением подумал он.
Суслэнеску вышел на размокший от дождя, заросший бурьяном двор и стал бесцельно бродить, пока не услышал хриплый голос Кордиша, доносившийся из деревянного сарайчика, где помещалась летняя кухня. Он тотчас же направился туда, но не вошел, так как оказалось, что речь шла о нем.
— Ну скажи, не бойся, ведь он тебе нравится, да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190