— Он умер, он упал в расщелину Ородруина и там сгорел вместе с Кольцом Власти.
— Голлм… — погрустнел мой странный собеседник. — Голлм… Бедный, бедный Смеагол…
— Смеагол? — я не ошибся, в голосе черепа, действительно, слышалась грусть. — Ты помнишь это имя?
— Смеагол… — задумчиво повторил череп. — Бедный, бедный, маленький Смеагол…
— А Деагол был плохой, — вдруг заявил он. — Плохой, мерзс-с-с-кий. Мерзс-с-с-кий, противный хоббитец. Он хотел забрать у Смеагола Прелес-с-с-ть. Мою Прелес-с-с-ть!
— Расскажи, — попросил я и затаил дыхание, страшась и желая услышать ответ.
— Прелес-с-с-ть! — волновался череп. — Моя Прелес-с-с-ть! Мне подарили! На День рождения! Моя Прелес-с-с-ть! Деагол! Мерзс-с-с-кий хоббит! Он сказал: «Отдай!» Сказал: «Подари мне! Зачем?! Зачем тебе?!» Так он сказал. Сказал: «Твой День рождения! Надо дарить подарки гостям!» И забрал. Забрал Мою Прелес-с-с-ть! Отнял. Моя Прелес-с-с-ть! Мне подарили! На День рождения! Мне!!!
— А дальше? — продолжал выпытывать я.
— Он ушёл… — пожаловался череп. — Отобрал Мою Прелес-с-с-ть и ушёл. Он был сильный. Сильнее меня. Он меня бил. Всегда. Забрал и ушёл. А я крикнул ему: «Задавись! Надень его и задавись!» А он смеялся. Они все смеялись. Мерзс-с-с-кие, противные хоббитцы. Они смеялись надо мной. Смеялись! На моём Дне рождения… «Жадюга! — так они мне кричали. — Жадюга, пожалел подарка Деаголу!» Жрали и пили на моём Дне рождения. И смеялись…
— А Деагол? — череп видно задумался о прошлом, и мне снова пришлось поторопить его.
— Он умер, — равнодушно сказал череп. — Он пошёл на берег реки, где деревья, надел кольцо и повесил сам себя. На своём поясе. Я видел. Я следил. Я забрал Мою Прелес-с-с-ть и убежал. От всех них убежал. От всех мерзс-с-с-ких, противных, жирных хоббитцев. И я запретил им всем смеяться. Навсегда. Они перестали. И тоже умерли…
— А ты?
— Я жил. Я долго жил. Моя Прелес-с-с-ть… — откуда-то из-под камня вынырнула чёрная полупрозрачная рука с перепонками между пальцев.
— Плавать удобно, — сообщил череп. — Сам придумал, Моя Прелес-с-с-ть…
— А Бильбо? — спросил я. — Бильбо Бэггинс? Ты его помнишь?
— Вор!!! — завопил вдруг череп, и в пустых глазницах багровыми комками заполыхало пламя. — Вор! Мерзс-с-с-кий вор! Ворюга! Украл Мою Прелес-с-с-ть! Бэггинс — вор! Мерзс-с-с-кий взломщик! Украл! Украл Прелес-с-с-ть! «Сдохни, мерзс-с-с-кий вор! Сдохни! — я кричал ему. — Сдохни!» А он не умер. Он убежал. Украл Мою Прелес-с-с-ть…
— Бэггинсы-воры… — череп захныкал. — Пусто… Пусто… Я пустой… Внутри пустой… Сгорело всё… Моя Прелес-с-с-ть… Колдун сказал: «Забери Прелес-с-с-ть! Подстереги маленького хоббитца в кустах! Когда будет один! Забери Прелес-с-с-ть! Снова будет твоя!»
— Колдун? — я весь обратился в слух. — Какой Колдун? Саруман? Или Саурон?
— Моя Прелес-с-с-ть… — череп не обратил внимания на мой возглас. — Предала… И колдун предал… Их двое было… Двое… Не один. Двое мерзс-с-с-ких хоббитцев… Они сказали: «Веди!» Не мог ослушаться. Моя Прелес-с-с-ть… Вёл… До самой горы вёл…
— Моя Прелес-с-с-ть! — вдруг снова гордо завопил череп. — Моя осталась. Навсегда! Моя!
И он перешёл на бессвязное бормотание, в котором если и можно было что-то разобрать, так только слова «Моя Прелес-с-с-ть!» Я пытался его расспрашивать. Я задавал ему вопросы, но он не отвечал и лишь продолжал однообразно, усыпляюще бормотать. Звуки бессмысленной речи обволакивали меня со всех сторон, проникали в уши, давили на разум и заставляли закрываться глаза.
— Магия, — подумал я, смежая тяжеленные веки. — Это магия…
— Магия? — рассмеялся кто-то внутри головы голосом Огхра. — Лучше догадайся, как это сделано, сразу вся магия исчезнет!
— Морок! — строго произнёс в голове другой голос, похожий на Гхажша. — Это морок. Он его зачаровал, заморочил. Поговорили, и заморочил. Это морок. Чары. Не магия.
Они заспорили внутри моей головы: морок это или, может быть, сон.
«Сон, — подумал я. — Сон. Я сейчас усну и умру во сне. А потом истлею, и мой череп будет рассказывать сказки тем, кто придёт вслед за нами». В том, что кто-то придёт, я не сомневался.
Разлеплять веки было мучительно больно.
Череп всё также бубнил что-то неразборчивое, пламя в глазницах приугасло и тлело лишь по краям, оставляя середину чёрной пустоте зрачков.
«Не смотри в глаза, утонешь, — эти слова я уже, кажется, слышал. — „Вставай, малой, вставай! Делай хоть что-нибудь!“ — это я тоже уже слышал.
Как встать, когда не ощущаешь собственного тела? Когда не знаешь, где верх, где низ. Когда плывёшь по звукам, как по журчащей воде. По звукам, которых нет, ведь черепа не могут говорить. Как вырваться из поглотившего тебя морока? Как найти в этом мороке хоть что-то настоящее?! Хоть какую-то опору для ускользающего разума?
«Опору… — подумал я. — Я лежу на опоре. Я упал, когда всё это началось. Упал на камень. И я на нём лежу. На настоящем камне. Я должен его чувствовать. Хоть немного. Мне надо найти это чувство».
Холод. Холод камня. Камень тянул из меня живое тепло, приближая смерть. И он же давал мне знать, что я ещё жив.
— А выход? Как я найду выход?
— Там факел, факел Гхая.
— Нельзя верить глазам, они лгут. И уши тоже лгут.
— Значит, надо ползти вдоль стены, пока не наткнёшься на открытую дверь. Или пока не увидит Гхай. Или… Не важно. Надо ползти.
Это не так просто было, найти стену. Не просто было даже сообразить, где она может быть. Наверное, мне просто повезло. Мы ведь не дошли до неё всего нескольких шагов. Дорого мне стоили эти шаги. Я полз и боялся, что сбился с направления, что ползу по кругу. Бесконечно длинному кругу.
Когда пальцы мои упёрлись в стену, и когда я осознал это, я не позволил себе насладиться ложным ощущением первой победы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129