Вторая лапа, появившаяся в поле зрения, покрытая густыми, но почему-то рыжими, а не серыми, шерстинками, с плоскими то ли обломанными, то ли обгрызенными когтями-ногтями, держала плоскую, обтянутую коричневой кожей бутыль, слегка напоминавшую уменьшенный круг сыра. И не успел я подумать, как они собираются меня поить, не вынимая кляпа, как оказалось, что он прекрасно приспособлен для такого хитрого дела.
Прямо в горло мне полилась прохладная освежающая влага. Вода. Даже глотать не пришлось, да кляп бы и не дал сделать глотательное движение. Потом коричневая бутыль заменилась маленькой зелёной, и горло обожгло, словно жидким огнём. Под кожей побежало струйками тепло, а голова закружилась и тоже побежала куда-то. Ощущение было даже приятное. Хоть голова и кружилась, но мысли перестали суетиться и начали, наконец, цепляться одна за другую.
Уж не знаю, подействовало на меня это жутковатое огненное питьё, или перестало туманить разум пиво, покинувшее моё тело разными путями, но в голове моей, наконец, соединились воедино эти странные имена-прозвища, загнутый вперёд кривой клинок цвета чёрной ночи, одежда, волчьим мехом наружу, и косоглазое раскрашенное рыло. Орки! Это были орки! Орки, о которых я читал в Алой книге и о которых думал, что их истребили всех до последнего.
Как описать Вам те чувства, что закипели во мне тогда? Попробуйте сами представить, что может испытывать маленький беззащитный хоббит, спелёнанный, как младенец. Хоббит, лишь единый раз в жизни выезжавший за пределы Хоббитона на пару дней. Хоббит, никогда в одиночку не покидавший дома долее, чем на полдня. Хоббит, домосед и книгочей, которого украли. Украли прямо с дружеской вечеринки, чуть ли не из-за стола.
Я знал, что искать меня не будут. Все просто решат, что из-за обиды во мне взыграла туковская кровь, и я сбежал. Моего возвращения подождут несколько дней, а может, даже и недель. Потом отец лишит меня наследства и обручит с Настурцией кого-нибудь из моих младших братьев. Она уже долго ждала замужества, подождёт и ещё пару лет. Пойменные луга нельзя упускать из-за глупых обид. Да какие обиды! Я бы с радостью женился на Настурции без всякого приданого и, клянусь, прожил бы с ней в довольстве и покое до конца своих дней. Лишь бы не ощущать рядом двух этих выходцев из ожившего кошмара.
Помянутый кошмар не замедлил явиться, и я упал, как в колодец, в тягучее липкое забытьё, в котором меня долго ловили мохнатые огромные пауки с рылами Гху-ургхана и, в конце концов, поймали. И съели. Меня съели.
Глава 3
Второй раз я очнулся от жизнерадостного негромкого рыка Гхажша.
— Просыпайся, Гху-ургхан, хорош храпеть. И дружка нашего зубастого буди. Я смотрю, он с шагху разомлел совсем. Уходить пора.
— Сволочь ты, Гхажш, — просипел жалобный, почти детский голос Гху-ургхана, — за трое суток первый раз глаза сомкнул, а ты сразу будить.
— Сразу? Да ты уснул, солнце только всходить начало, а сейчас — полдень. И пока ты щёки мял, я успел пол-леса обежать и всё болото. Хорошо, что я его заранее присмотрел, а то где бы мы сейчас были. Урагх с ребятами на той стороне. Я знак видел. И в лесу никаких вязов: одни клёны да ясени. Бери малого, и пошли.
— А поесть? Чего сразу бежать? Давай хоть по сухарику съедим. И этого покормим, тоже, наверное, есть хочет.
— У него ещё вчерашнее не переварилось. Вставай, пока по шее не получил. Бери его, и пошли.
Надо мной появилось лицо Гху-ургхана. Действительно лицо. При ярком солнечном свете рылом оно уже не казалось. На буро-зелёной щеке чётко пропечатались травинки и головка какого-то болотного цветка. Он, похоже, спал, положив щеку на кочку. Раскосые веки глупо моргали, курносый нос всё также пошмыгивал, и весь вид у него был как у обиженного ребёнка.
— Вот так всегда, — пожаловался он мне, словно я был ему другом. — Неделю почти не жрамши, три дня не спамши, по кустам и буеракам наползались, как мыши. Страху натерпелись. В грязи и воде по шею, и ни пожрать, ни поспать…
— Жрать и спать — свинячье дело, — всё так же весело прервал его Гхажш. — Вместе со своими будем и есть, и спать, и всё остальное. Ты готов или нет?
— Да готов я, готов, — проворчал Гху-ургхан. — Как тебя, крысёныш, комары-то искусали. Опух весь. Или это с похмелья?
Он взвалил меня на спину. При свете дня оказалось, что весь я целиком, кроме головы, упрятан в длинный мешок с помочами. И теперь лежал своей спиной на спине Гху-ургхана, так что смотреть мог только назад да немного по сторонам. Но позади ничего примечательного не было. Чахлые болотные деревца, камыш да осока. Мне оставалось только смотреть на яркое небо да на облака на нём. Но облаков было мало. Лишь изредка попадались перистые разводы в далёкой вышине. Иногда промелькивали редкие птицы, и я долго провожал их взглядом. Как бы я хотел крикнуть им, чтобы передали весточку в родной Хоббитон. Но рот был заткнут противной кожаной затычкой, да и говорить по-птичьи я не умел.
Гху-ургхан подо мной тяжело вздыхал и чавкал ногами по грязи. Иногда он что-то бурчал себе под нос и время от времени подкидывал сползающий мешок повыше. Тогда мне становилось ещё больней и неудобней, чем до этого. Но вряд ли он задумывался о моих неудобствах. Скорей всего, он думал, как бы не оступиться с еле видимой тропинки. Один раз он всё же оступился, и мы бухнулись в тёплую, пахнущую тиной воду какого-то маленького бочажка. Выбрался он быстро и без помощи Гхажша, которого не было ни слышно, ни видно. Так что я успел только испугаться, но испуг быстро прошёл, и стало даже досадно, что мы так мало побыли в воде.
Солнце уже миновало полдень, и теперь светило с западной стороны, прямо на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129