— О чём ты? — оторвался от своих воспоминаний эльф.
— Ни о чём, — ответил я. — Так, кое-что вспомнилось. О самих Хранителях ваши Мудрые не подумали. Знаешь, во что превращало их Кольцо?
— Ты полагаешь, что равновесие мира не стоит этой маленькой жертвы? Смертные смертны. Какое имеет значение, что происходит в жизни смертного, если он всё равно умрёт. К тому же никто не заставлял их надевать Кольцо. Они пользовались им по доброй воле. Зато цепь была замкнута, и трое Великих могли совершенствовать этот мир.
— Понятно, — мне сделалось противно. — Если бы Кольцо попало в Гондор, там началась бы война, которая и так началась. А его новый владелец быстро бы обезумел.
— Если бы его объявил своим кто-то из моих сородичей, — я запнулся, — с ним стало бы то же, что и с другими Хранителями. А если бы оно попало к оркам, в Мордор? Или того хуже, к назгулам?
— Тогда война началась бы в Мордоре. Воли Трёх хватило бы, чтобы сломать волю любого нового владельца Ардии. Как это уже было однажды с Сауроном. Даже Саруман, получи он Ардию, не устоял бы: ведь среди Трёх теперь был Митрандир. Тем более какой-нибудь орк или человек. А вот если бы Кольцо получили назгулы, то, скорее всего, произошло бы то, что произошло. Они бросили бы его в Ородруин.
— Зачем? — изумился я. — Я так понял, что Саурон не мог вновь воспользоваться своим Кольцом?
Эльф кивнул.
— Значит, назгулы искали его для себя. Зачем им бросать его в огонь?
— Они полагали, что это сделает их свободными. Они чувствовали силу Кольца, но знали, что никто из них не может им владеть. Они решили избавиться от него, чтобы избавиться от влияния чуждой им воли. Они были правы. Огонь Роковой горы сжёг Ардию и назгулы стали свободны. От всего.
Эльф мог бы длить воспоминания о своей вечной жизни долго. Но нас прервали. Явились Гхажш с Гхаем, оба с улыбками до ушей, и наперебой принялись мне рассказывать о том, как хорошо мы сделали, что вернулись. Юные снаги полегли почти все, зато стрелков положили полный ордо, числом двести человек, и что, самое главное, теперь вся пустыня будет знать об этом бое и о том, что гондорский король приказал уничтожать колодцы. Теперь стрелков будут выслеживать ещё в горах, и никто из них живым вглубь Мордора точно не доберётся.
Ещё явился Гхирыжш-Шин-Нагх во главе небольшой ватаги орков, увешанных гондорским оружием. Он встал передо мной на колени и долго говорил что-то быстрой скороговоркой. Гхажш переводил. Я вяло кивал и говорил что-то в ответ. Потом было всеобщее омовение. Мы смывали с себя кровь побеждённых. Мне дали возможность сделать это первым.
Всё это меня не занимало. Я думал о том, что рассказал корноухий гхама.
В себя я пришёл ближе к закату, когда увидел знакомого бактра, которого под уздцы привели к колодцу двое каких-то снаг. Снаги заставили бактра опуститься на колени и живот, а потом сняли с его спины серый свёрток буургха. Они положили его в пыль и осторожно развернули.
В свёртке лежало тело. Тело Угхлуука. Он был мёртв.
Глава 32
Угхлуука схоронили под утро следующего дня. Схоронили просто, без почестей, прощаний и слов. Так же обыденно, как убитых в бою снаг. Единственная почесть, которой удостоили его тело, — отдельная, не общая, могила. Тогда всё это показалось мне диким. Завернули костлявое тело старца в буургха, зарыли, утоптали землю над могилой и навалили сверху валун. Отойди от такой могилы на десять шагов и уже с трудом найдёшь её. Отойди на сто, и не найдёшь никогда. Мало ли в пустыне разбросано камней. И кто скажет, сколько могил спрятано под этими камнями. Но «только живые нуждаются в сострадании». Урр-уу-гхай не плачут по мёртвым. Разве что иногда, наедине с собой. О мёртвых они просто помнят.
— Мне нельзя было уходить от него так далеко и так надолго, — сказал эльф.
— Что теперь об этом говорить, — отозвался Гхажш. — Он это знал не хуже тебя. Если он решил, что прожил достаточно, то незачем теперь думать об этом. Прости, азогх. Ты опять оказался прав. Благодарю тебя за этот урок.
— Куда ты теперь пойдёшь, Лингол? — обратился он к эльфу.
— Не знаю, — эльф поправил перевязь меча. — Если мне нельзя с вами, то, наверное, на запад. В Серую Гавань. Кэрдан Корабел когда-то дал клятву, что он будет последним Перворождённым, покинувшим Средиземье. На его кораблях найдётся для меня местечко.
— Тебе незачем идти с нами. Это наше дело. Только наше.
— По обычаю гхама должен быть убит, если погибнет тот, кому он принадлежал. Ты, действительно, меня отпускаешь? — эльф посмотрел на Гхажша, и в его голосе мне почудилось что-то странное.
— А ты готов встретить смерть, Перворождённый? — Гхажш усмехнулся и посмотрел на эльфа.
Прямо в глаза. Они постояли так немного, а потом корноухий отвёл взгляд.
— Нет, — сказал он, стараясь унять дрожь в голосе. — Не готов. Раньше я точно знал, что если мне случится умереть, то я попаду в чертоги Мандоса. Я это чувствовал всем своим естеством. А теперь я не знаю. Что-то изменилось в мире. Теперь я могу только верить.
— Мы все можем только верить, — вздохнул Гхажш. — Только верить… Движения шагхрата я не увидел. То есть увидел, но в самом конце, когда тёмная сталь кугхри уже полоснула по горлу корноухого. Эльф качнулся и посерел лицом, голова его запрокинулась, а на шее появилась тонюсенькая алая полоска, сразу засочившаяся мелкими каплями. Я представил, как, глупо хлопая глазами, будет катиться в пыли голова корноухого гхамы, и не ощутил в себе жалости.
— По обычаю, — произнёс Гхажш, глядя на эльфа, — кровь гхамы должна быть пролита на могиле того, кому он принадлежал. Кровь пролита. Твоё рабство кончилось, Лингол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129