Тогда же я лишь подумал, как должно быть жарко в этом мехе.
Ещё моё внимание привлекли сапоги, в которые они оба были обуты. Хоббиты обуви не носят, разве что Брендибэки в особенно сырую и холодную погоду пользуются гномскими башмаками. Я видел такие у Тедди. Но сапоги орков своим кроем были мало на них похожи. Они были сделаны из толстой грубой кожи и даже на вид казались прочными и тяжёлыми. На подошве каждого сапога — на носке и каблуке — видны были две подковки, а лодыжки и верх короткого, чуть выше икр, голенища плотно обхватывали широкие ремешки на воронёной железной пряжке.
А вот оружие у моих похитителей было разное. У Гху-ургхана был прямой меч, фута два длиной, в поясных новеньких кожаных широких ножнах. Гхажш же носил клинок кривой и несколько более короткий, тот самый, загнутый вперёд, что я видел в подземелье. Его потёртая рукоять торчала у Гхажша из-за левого плеча. И у обоих — кинжалы на левом бедре.
Ещё на них было довольно много всяческих ремней с пряжками, к которым, в свою очередь, были пристёгнуты разные сумки, торбы, кошельки и бэгги. Надо отметить, что в этой кожанно-железной сбруе вид они имели устрашающий.
Время от времени поглядывая на меня, они увлечённо мазали себя попеременно то бурой, то зелёной жирной грязью из двух берестяных стаканчиков, вроде того, что я уже видел.
— Это, чтобы в лесу не так заметно, — пояснил Гху-ургхан, перехватив мой взгляд, — и комары меньше жрут. Тебя тоже намажем.
Меня даже передёрнуло. Но они не обратили внимания. Постепенно обнажённая кожа рук и лиц скрылась под разноцветными разводами, и, когда Гху-ургхан снова посмотрел на меня и ощерил зубы, наверное, улыбаясь, я опять увидел то самое кошмарное орочье рыло, что так напугало меня утром. Улыбка, если это была улыбка, ничего хорошего не сулила.
— Мажетесь? — раздалось над моей головой так неожиданно, что я вздрогнул.
— Видишь — зачем спрашиваешь? — спокойно ответил Гхажш. — Не утерпел?
— Ага. Дозор знак подал, что вас трое. А потом слышу, вы плещетесь, как утята. Решил сам посмотреть.
— Видел я их глазки хитрые под выворотнем. Ты им объясни, что место надо выбирать неприметное. И если совсем уж брюхо замучило, то сухари надо слюной размачивать и жевать осторожно, а не грызть, так что хруст на весь лес слышно.
— Понял, начальник, накажу.
— Это само собой. Ты им объясни.
— Понял, — пришедший спрыгнул с обрывчика и оказался рядом со мной. Против заходящего солнца я видел только чёрную большеголовую и длиннорукую тень.
Тень склонила ко мне голову, и я увидел то, что и боялся видеть больше всего. Короткая раздвоенная верхняя губа не скрывала кривых клыков, нос был сплющен, как от удара, а жёлто-зелёные, светящиеся в наступающих сумерках глаза, казалось, глядели в разные стороны. По сравнению с этой волчьей мордой, даже крашеное рыло Гху-ургхана смотрелось младенческим личиком.
Морда приблизилась вплотную к моему лицу, дыхнула вонью и сказала жутким свистящим шёпотом, растягивая слова на гласных: «Что, крысёныш, позабавимся?»
Глава 4
Таким голосом это было сказано, что меня всего смяло в дрожащий комок, почувствовалось, как бежит вдоль хребта холодная потная струйка, а перед глазами, одна страшнее другой, засуетились картины о том, как он будет со мной «забавляться». Тело сразу заныло, отзываясь на ещё не испытанную боль, застучали зубы, подкатила к горлу тошнота, и нестерпимо захотелось освободиться от только что выпитой воды.
— Урагх, язычок попридержи, — прорезался сквозь мои страхи голос Гхажша. Странные в нём были нотки, лязгающие. Гхажш встал, упёр руки в бока и склонил, сбычил голову. Было в его повадке что-то ужасное, волчье, даже глаза, казалось, засветились прозеленью. А может, это был просто последний отблеск солнца.
— Да я же так, — разгибаясь и отодвигаясь от меня, лениво процедил тот, кого назвали Урагхом, — пошутил слегка, надо же его развлечь чем-то.
— Ещё раз пошуткуешь не к месту и не ко времени, — всё так же, с металлическим нажимом, предупредил Гхажш, — можешь кое-что потерять!
Почему-то я подумал, что он говорил о голове.
— Тебе его до самого конца тащить и охранять. И, если понадобится, на себе, — продолжал Гхажш. — Так что лай свой процеживай, а лучше завяжи язычок в узел и помалкивай, пока не спросят. Головой отвечаешь. Ясно?
Урагх не ответил. Стоял, ссутулившись, нахохлившись, словно бойцовый петушок и, как и было приказано, помалкивал.
— Я спросил, ясно?! — мне подумалось, что сейчас Гхажш прыгнет и вцепится Урагху в горло. Зубами. Или выхватит свой кривой клинок и расшинкует того на три четверти, словно свинину к солёному рулету. Рукоять над левым плечом Гхажша даже задрожала. Просилась.
Урагх выпрямился и сразу стал не просто большим, огромным, на голову выше Гхажша. Руки вытянулись вдоль туловища, до колен. Не вру, честное слово! И отчеканил: «Так есть! Ясно! Тащить, охранять, при необходимости нести, молчать, отвечать на вопросы! Ты приказываешь — я подчиняюсь!» И гулко стукнул кулаком в выпяченную грудь.
— То-то же, — уже почти обычным весёлым голосом ответил ему Гхажш и тоже приложил кулак к груди, там, где сердце, — расслабься. Гху-ургхан, отдай ему верёвку. Что на стоянке?
— Хорошо всё на стоянке, — проворчал Урагх, принимая шнур от вскочившего, словно подпрыгнувшего, Гху-ургхана и наматывая его на кулак, в мою голову размером, — никакого лишнего шороха за всю неделю. Турогх утром оленя молодого завалил, двухлетку, сегодня мясо жареное есть будем.
Мой рот мгновенно наполнился тягучей слюной, а перед взором возникло восхитительное, очаровательное видение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129