Мы проходим между ними и не ступаем двух шагов, как я слышу:
— Парень!
— Иди вперед, — резко тихо говорю я, — и не оборачивайся.
Я поворачиваюсь.
— Спасибо большое… за сигареты.
— Пожалуйста, — выдыхаю я.
Она стоит и не двигается, а только смотрит на меня.
Мы опять идем.
— Я что, Наташа, непонятно сказал идти вперед и не оглядываться?
— А ты считаешь, что ты всегда прав? — шутит она.
И тут я взрываюсь:
— Ну, позволь мне хотя бы в этом делать так, как я считаю, — и не вмешивайся в дела, которые я знаю, как кончаются и что случается, а ты — нет, ясно?!
— Хорошо, хорошо, Саша, только не кричи, успокойся. Ведь ничего не случилось.
— Но в следующий раз, когда я говорю, — надо делать! — (Или тебе приятно было смотреть, как меня раком ставили бы и отделывали.)
Она целует меня, я успокаиваюсь. Я перенапрягся. Я же понимаю, что просто так ребята не останавливают — закурить.
— Ничего не случилось только потому, что я трусливый и сделал все, как мальчики хотели.
— Да, только глаза у тебя сузились, как у ненормального. Я думала, сейчас не сдержишься и…
— Как же ты это в темноте заметила? — улыбаюсь я, успокоившись.
— Я наблюдательная. У тебя учусь. Хорошо, что ты сдержался, они всегда с ножами ходят…
С ножами, Господи, если б кто знал, через сколько я ножей прошел, от подбородка до колена.
— А ты всегда такая смелая? «В чем дело, мальчики», — мне это обалденно понравилось. Вот, думаю, есть девочка, которая защитит меня, заступится.
— Нет, я не такая смелая, но ведь нужно же было что-то сказать, чтобы показать, что их не боятся.
Как будто бы это кого-нибудь волновало.
— Ты мое солнышко… — я впервые называю ее так.
— Это правда?..
— Нет… просто ты мне нравишься. Мы горячо целуемся.
— Наташ, что это сладкое у тебя на губах?
— Гигиеническая помада, специальная.
— Я не знал, что ты губы красишь.
— Обычно нет, но после твоего поцелуя…
Я смеюсь и понимаю теперь, что она мне тогда показывала.
Мы идем по площади Киевского вокзала, а я решаю философскую дилемму материального сознания следующего плана: сколько мне мама могла положить в карман; есть бумажки рубль, три, пять, десять и так далее. Рубль она, конечно, не положила, даже если и три, то на два счетчика хватит, хотя в центр могут и без этого повезти, а пять — уж тем более достаточно. А если она брала у отца (такой возможности не отрицаю я), то у того только пятерки и десятки, он другие купюры не любит. В любом случае — получается, думаю, направляясь к стоянке такси.
Но не могу же я при ней вытащить бумажку и смотреть: сколько денег у меня.
Мы садимся в такси и целуемся до горячести в голове. По крайней мере, моей… Она изумительно целовалась… вернее — целовала меня.
Такси останавливается у моего дома.
— Мне выйти или я могу наблюдать, как ты будешь расплачиваться?
Щелкает счетчик под рукой таксиста.
— Как ты заметила? — удивительно.
— Я же сказала, что учусь наблюдательности у тебя. Мне это нравится.
Я лезу в карман, и мне становится нехорошо: в кармане ничего совершенно нет, там пусто.
— Что случилось, Саша?
— Наташ, я, кажется… — У меня не поворачивается язык, неужели ж я потерял, вот идиот, в двадцать один год не научился не терять деньги. Но где?! Так, мама мне засунула правой рукой в левый карман пиджака, он накладной…
И тут до меня доходит: ребята. Она стояла справа, а двое слева и один отвлекал сигаретами.
Пиджак был расстегнут, не касался, я не почувствовал, — хорошо, я бы сказал, классно!
Я сижу и размышляю, виртуозно сработано: я люблю искусство, любое.
— Саша?
— Да, Наташ. Я… ты мне можешь занять?
— Какие ты слова говоришь! — Она быстро достает из сумочки из кошелька несколько сложенных красных десяток и, не глядя, протягивает ему одну из них. Мне нравится, как она это делает.
Он мнется, он ожидает, — таксисты никогда не мнутся, — и держит десятку в руке.
— Возьмите половину.
Я раскрываю рот, а она говорит:
— Этого достаточно?
— Нет, это больше чем достаточно, три рубля хватит. Мы договаривались с молодым человеком на два счетчика.
Обалденный таксист. До чего ж мне перед ней неудобно, я, по-моему, весь гранатовый от стыда.
Она берет сдачу у ненормального таксиста, и мы выходим. То ли она так красива, что даже им нравится, так как общеизвестно, для таксиста нет ни святого, ни матери, ни женщины, а только три рубля.
— Ты потерял что-то, да? Ты расстроился?
— Нет, я не расстроился. И не потерял, кажется.
Я рассказываю ей, и мы смеемся.
Я вхожу в квартиру и включаю свет. Она просит меня отвернуться и раздевается. Я еще раз, на всякий случай, заглядываю в пустой карман: не показалось ли. Но плохое никогда не кажется — оно всегда реально.
И вдруг раздается звонок, звенящий так, что у меня чуть не начинается тик левого глаза.
Я снимаю трубку и молюсь Богу, что соседей нет до понедельника.
— Санечка, это я, — это мама.
— Мама, что случилось?!
— Я думала, это важно, и она будет искать.
— Что искать, кто она?
— Наташа забыла в ванной флакон очень дорогих французских духов, а я знаю, сколько они стоят, и боялась, что она будет переживать.
— Не будет, я заберу как-нибудь. Это все?
— Нет, и еще, что странно, он запечатанный. Как же она тогда ими пользовалась?
— Подожди секунду…
Я захожу в комнату, она лежит и смотрит на меня не мигая.
— Зачем ты это сделала?
— Что это?
— Не прикидывайся, а то ты не знаешь. Что ты оставила в ванной?
— Мне было приятно, она мне очень понравилась. Я ей его и привезла.
— Почему же ты в руки не отдала?
— Твой папа как-то отреагировал на тот подарок, что… я побоялась, но я не хотела никого обидеть, извини.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122