им на водку не хватало.
— Шур, стою я на одном колене, почти падаю, кровь из двух ноздрей фонтаном брызжет, течет, — они еще трезвые были, когда меня встретили, злые, пить им хотелось. А когда у них пить хотят, то лучше сразу сдаваться, не сопротивляясь: в клочья разорвут. Поднял я что-то с земли, типа металлического бруса, заостренного, ну и ору, вернее, орать я не мог — кровь в глотку лила, капала… Но говорю: «Подходите, суки. Первого и уложу навсегда», — а в голове у меня уже плывет, мутится. Еще минута, и нет меня: Двина рядом, и под причал, чтобы следов не осталось. Порт, трудяги, — такое дело.
Шурик отпил пива быстро.
— Самый здоровый и двинулся на меня. Я на коленях стою, ничего не вижу. Темно глазам, они отделали. Восстал я, когда ему шаг оставался. И он его, на свою голову, делает. Шур, я размахиваюсь, а он руки вверх к голове поднимает, защищается, да я сообразил вовремя — убью ведь (брус железный и конец острый, как штык), — сдержался и как уделал его по яйцам, он аж волчком, с клекотом и воплем закрутился. И покатился. Друг его — бежать куда глаза глядят, куда попало.
— Шур, я видел, как люди волчком ходят, ты знаешь, где я вырос, — Кавказ, страшное место, но чтобы так вертелись, даже я не видел никогда. Первый раз ударил ногой, и думаю, последний. А что было делать, я б оттуда живой не вырвался, точно.
— А дальше что, Сань?
— Я не знал, куда побежал тот мужик, но знал, что вернется, вернутся, — город переполют, а меня найдут: они ж портовые были, знали, что я не местный. Сел на первый рейс, который летел до наших мест, оказалась Тула, и поручил свою душу грешному… ненавижу самолеты, не терплю. А уж из Тулы зайчиком на электричке добирался. До Москвы бы мне все равно на билет не хватило.
— А институт как же?
— Вернулся обратно, а меня уже на отчисление подали. Мама срочно прилетела, слезами, мольбами выбила мне задним числом академический. Твоя наука помогла, больше ничего не подходило. А потом — попал туда. Доигрался, вернее, переигрался.
— Ты что, правда, там был?..
— Да. Это не так страшно, как кажется.
Мы отпили пива. Шурик вздохнул глубоко, и непонятно было, что ему кажется. Или ему ничего не казалось, он тоже в психдиспансере на учете стоял…
— А как… Наталья? — Он посмотрел на меня.
Он знал все. Это была моя любовь на первом втором курсе. Я встречался с ней, забыв про все и вся на этой грешной, душной земле, и мир мне волшебным казался, а она божественной и сказочной. Такое, наверно, бывает раз в жизни у каждого. И мне очень жаль, у кого это не было. (Все эти муки, радости, чувства, страдания, горести и сладости, замирания и вздрагивания, взлеты и падения необходимо пережить, испытать хотя бы один раз, — тогда живешь, тогда не прозябаешь, а иначе жизнь — пуста.)
Теперь я снова на втором курсе, но нет Натальи у меня.
И больше не будет… никогда.
— Живет как-то… Мы с ней дружим теперь. Иногда встречаемся, просто так, как друзья, и все повторяем, что мы — друзья.
— А ты к ней все по-прежнему…
И тут появилась эта пятерка и подошла к нам: две девочки и три мальчика.
— Привет, алкаши! — сказал тот, в голубой рубашке, имени которого я не знал. Она у него то голубая, то синяя была, меняющаяся.
Шурик улыбнулся, он вообще всем улыбался. (Такой человек.)
Пятерка дружно ушла к ларьку.
— Он тебе не действует на нервы?
— Саш, пожалуйста, не надо.
Они принесли, наверно, кружек двадцать пива и поставили на стойку, где стояли почти пустые — Шурика и моя. Покупал парень без имени.
Он облокотился на стойку и долго посмотрел на меня:
— Моя фамилия, — сказал он четко и раздельно, — Юстинов, зовут меня Андрей. Можешь звать меня Андрюша.
Но там было больше понту, чем дела. Я это сразу почувствовал.
— В этом есть какая-то необходимость? — спросил я.
— Конечно, — строптовато заявил он; от слова «строптивый», кажется.
— Например?
— Мы же будем учиться на одном курсе. Сокурсники зовется.
— Мне это совсем неинтересно.
— Да ты чего, парень! — ухмыляется он.
— Послушай, мне не нравятся твои шутки, реплики и прочее. К тому же, как ты ко мне обращаешься: у меня имя есть…
— Саш, не надо, — попросил Шурик и улыбнулся просительно, он всегда улыбался. Даже кому не надо.
— Да ты че, парень! — сказал тот. — Драться, что ли, собрался, — и расхохотался, остальные поддержали. И превратили все в шутливые тона.
— Я тебя предупреждал, как надо ко мне обращаться, или вообще отвалить.
— Ты что, не из Москвы, что ли? — самортизировал он и вроде как вскользь улыбнулся.
— Нет.
— А откуда ты, позволь спросить?
— С Кавказа.
— А, ну у вас там все горячие, — и он посмеялся, сделав вид, что доброжелательно. — Много дрался-то, наверно?
— Как все, — ответил я. — Там вся жизнь — драка, — и успокоился.
— Ну, в Москве у нас немного по-другому.
— Догадываюсь, — улыбнулся шутке я.
— Ну тогда выпьем за знакомство и вливание двух новых членов в наш сплоченный коллектив. Надеюсь, мы уживемся. — Он глянул на меня.
Моя рука подняла наполовину кружку, Шурикина сделала то же самое. Так — этот парень отделался. А потом этого никогда не случалось.
(Нужно сейчас сказать, на потом, что этот человек был на редкость изворотливый. Никогда не лез на рожон, а всегда подавлял словами, гонором, апломбом, нахватанными знаниями, забивая самомнением и всем тем, что доставалось ему от папы и его друзей, писателей. Он любил рассказывать такие истории, например: «Иду я сегодня по ЦДЛ, напеваю „Не верьте пехоте…“ и вдруг — бац! — натыкаюсь на Булата Шалвовича Окуджаву, они с отцом большие друзья. Ну, поговорили за жизнь, рассказал, что нового пишет».)
Выпив, все стали разговаривать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122