Без подготовки, чувство локтя.
— Ну, Ира, разве можно так говорить, ты же девочка. Да еще при всей группе.
— А что, Магдалина Андреевна, я же внутрь не заходила.
Сашеньку Когман можно выносить, она готова и чуть не падает. Выпадает из-за парты.
— Ну, хорошо, садитесь, — говорит Магдалина, — вечно у вас какие-нибудь приключения.
Мы садимся с Иркой и улыбаемся друг другу. Оказывается, мне с ней еще приятно общаться и в ней осталось что-то от прежней девочки Ирочки.
На перемене я стою у бордюра и наблюдаю с третьего этажа. Внизу суетятся и ходят, спешат куда-то. Вдруг на первом мелькает необыкновенное платье, я чуть не свешиваюсь за бордюр… Нет, мне только кажется.
С непонятным чувством я ухожу из института.
Сегодня — это сегодня.
Городуля выдает мне мою стипендию, тщательно отсчитывая.
— Чего, Люб, ошибиться боишься?
— Ага, — наивно подтверждает она.
— Ваше девичье дело такое, одна ошибка и прощай…
— Опять ты со своими штучками!
— Ну, я шучу, не обижайся.
— Вот сбилась из-за тебя, — и она опять начинает пересчитывать.
— Да не бойся, не ошибешься, уже поздно…
— Ты о чем это? — говорит она.
— Обо всем… э-э, то есть о деньгах, конечно.
— На, расписывайся.
Я это делаю, расписываюсь.
— А то, если ошибусь, ты поправишь, — не унимается она.
— Наоборот, Люба, подтолкну. Ты знаешь, как сказал занудный Ницше: падающего — подтолкни.
— Вот-вот, это на тебя похоже. Ох и жук ты! Следующий, — говорит она.
А я думаю: неужели ей одного мало… Потом отхожу.
Стою и наблюдаю за ленинской аудиторией, где они в последний раз собираются для прощального звонка.
Пятикурсники, разряженные и разодетые, чинно входят в аудиторию, переговариваясь. Я до устали вглядываюсь в площадку у памятника (Троцкого ли, Ленина, какая разница), но никого нет. Мне кажется, что я ее сразу замечу, она должна быть в необыкновенном, особенном платье. Она вся особенная.
Боковыми лестницами я спускаюсь вниз, прохожу через раздевалку и поднимаюсь на теплую лестницу. Заглядывая сверху, с верхней середины, в аудиторию. Но не могу разглядеть, очень много людей, и ничего не видно. Вдруг мне становится неудобно, кто-то увидит и скажет, чего это я возле пятого курса околачиваюсь, кто это там знакомый у меня, и все всё узнают и начнется. Я ухожу очень быстро и иду в никуда.
Господи, какая чушь, у нее сегодня такой день, она все кончает, она больше никогда не появится в этих стенах, а меня волнуют какие-то глупости. А для нее это, наверно, очень важно, значительно.
— Санечка, ты куда направляешься? Даже не замечаешь меня.
Я чуть не вздрагиваю:
— А, Свет, привет.
Я достаю быстро из кармана.
— Десять рублей, спасибо большое.
— Да ты что, Санька, мне не надо, я свои не знаю куда девать.
— Свет, но мы же не будем торговаться, быстро! Мой голос, видимо, необычно звучит сегодня, она берет, не споря, как обычно.
— Ты куда все же?..
— На край света, зовущийся ничтожная вселенная.
Она улыбается мне. Я выхожу из института.
— На Центральный рынок, — говорю я пойманному таксисту. Мне абсолютно не хочется тащиться в троллейбусе среди людей.
Там я покупаю пять самых красивых роз и выхожу из этого ора, крика, торговли и базара.
Напротив дома, в маленьком магазине, я покупаю две бутылки шампанского и три большущих плитки шоколада. Розы я ставлю в воду и туда бросаю кусочек сахара, так меня когда-то учила Наталья. Наташа — Наталья — одинаковые имена. Я не помню, закрыл ли я входную дверь. Соседей дома нет, они на работе. А где они оставляют детей, вдруг думаю я. Впрочем, какая мне разница. Почему всё волнует меня.
И тут я задумываюсь. Ну, хорошо, а как я ей это буду отдавать. Как я ее вызову, найду, где все это держать, за спиной или перед, да еще Городу-ля, и вообще пол-общежития знакомого. Да положить на всех, какая разница. Она одна на земле и мной ни за что обиженная, какая чушь волнует меня. Когда же я начну взрослеть? Дверь тихо скрипит позади. Что это? Я оборачиваюсь и вздрагиваю: она стоит в дверях и смотрит на меня. Прямо. В упор.
— Дверь была открыта, и я вошла. Извини, если я неправильно сделала.
Я смотрю на нее, и у меня кружится голова. Она чудесная сегодня. В необыкновенном желтом шифоновом платье, которое обалденно облегает ее чудную фигуру.
Но я же был бы не я, если сразу у меня было по-нормальному. И произнес: да, я ждал тебя, я истосковался. Что меня внутри толкает и как?
Я придаю голосу неудивленность и обыденность и произношу:
— Здравствуй, Наташа, давно не видел тебя.
— Я могу войти? Я тебе не помешала?
— Конечно, ты можешь войти. Входи, пожалуйста.
— Всего три дня… — говорит она.
Что, не понимаю я, понимая, но делая первый вид.
— А мне казалось, целая вечность. Она садится:
— Извини, я не могу стоять.
И только тут я взглядываю в ее глаза, и мне становится страшно. Какая же я тварь и скотина, мне хочется убить себя.
Но я делаю второй вид: будто ничего не вижу я.
— Я буду говорить, хорошо? Ты не против?
— Да, пожалуйста, — мягко отвечаю я.
— Ты удивительный мальчик. — Она вдыхает воздух. — Ты не представляешь, что мне стоило пересилить себя…
Я смотрю: у нее круги под глазами, и представляю. Вернее, пытаюсь представить я.
— Ты первый, к кому я пришла сама… — она выдыхает этот набранный воздух.
Я молчу и не двигаюсь.
— Ты удивительный мальчик, — только повторяется она.
И снова воздух ею вдыхается, как нехватка. Я произношу что-то такое, чего до сих пор из моих уст не изрекалось:
— Я был не прав, извини… меня.
— Почему же ты не пришел? Впрочем, мужчина не должен приходить первый, хотя я так и не считаю. Но ты бы по-другому и не смог, ты ведь еще такой мальчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122