И мне сразу стало безразлично и неинтересно, обидно, что я ошибся. Только поймите меня правильно: я не хочу вас обидеть или оскорбить, не дай бог, тем более. Я говорю то, что думаю.
— Я все понимаю. Причина, почему я искала тебя, сказать, что я — не права. Это, возможно, была моя первая ошибка за все время. Ты отвечал очень сильно, на всем курсе в эту сессию не было такого ответа. Одно то слово, конечно, не стоило, чтобы снижать тебе отметку на целый балл. Но я… вдруг испугалась, не знаю, глупость какая-то, что они подумают, что я небеспристрастна к тебе или необъективна, зная, что ты был у меня в семинаре и отвечал на каждом занятии, и я любила твои ответы и как ты работал. И конечно, любому другому я без двух мнений поставила бы высший балл, а тебе… с тобой что-то не то у меня получилось.
Я стоял и, глядя на нее, думал, сколько же ей стоило, этой безошибочной женщине, пересилить себя и сказать мне, никому, все это. И у меня скверная натура — я не спешил отвечать, стоял и наслаждался, взвешивая, что сказать.
Я не торопился. И тогда она сказала:
— Поэтому… если можешь — прости меня. Я прошу у тебя прощения. Сейчас уже поздно, ничего не исправишь: да и не в отметке дело…
Рот мой открылся, как отвалился, и я уже не думал о виде или о своей позе, это было не важно. Что-то горячей волной полоснуло внутри души, редкий раз в жизни я смутился. Абсолютно не зная, что сказать и как сказать, мне было неудобно за себя. Очень.
И вдруг следом я услышал (а потом и увидел тут же) ее:
— Сашенька, я не знала, что ты приедешь! Какой ты умница, я все сдала…
И, уже почти целуя, удачница заметила, что напротив меня стоит она. Моя преподавательница.
— Здравствуйте, — мягко сказала она, еще не понимая, о чем это.
— А, Наташа, здравствуй. Я не знала, что вы вместе… ну, не буду мешать или задерживать, счастливо. — Она повернулась и пошла, своей сухой походкой, василькового застиранного цвета.
— Что это, Сашенька, значит?.. И я сказал:
— Это самый лучший преподаватель, которого я когда-либо встречал, и больше, и лучше уже не встречу, никогда.
Мы обнялись, и я поцеловал ее на глазах у всего (безмолвного и невидящего) института, поздравив с окончанием мук, и — института, с получением ОБРАЗОВАНИЯ.
А потом сказал:
— Идем, я тебе розы буду покупать и охапками бросать под твои стройные ноги.
Ей понравилось это.
Мы идем, я покупаю их, розы, но она держит охапку, не давая бросать. Сначала мы едем ко мне, и переодеваюсь я. Она сидит за столом счастливая и немного отрешенная.
— Наташ, — говорю я, надевая чистую рубашку лимонного с светлым чаем цвета. — Ты имеешь хотя бы пол-идеи, куда девать твои бутылки с тремя корзинами, которые надо отдать. Наверно.
— Не-а, — говорит она счастливо, передразнивая меня. Я всегда говорю «не-а».
— Однако я обещал папе как-нибудь съехать отсюда. А оставлять их соседям или соседу, мне не хочется: слишком дешево и мелкая благодарность. Ему — от меня. Надо что-нибудь подороже и покрупнее.
И тут она улыбается:
— А давай отдадим твоему папе, он же любит шампанское. И вино тоже.
— Только он пьет два раза в год, на свой день рождения и на праздник какой-нибудь. Сосчитай, сколько ему это лет пить придется?
Она даже не улыбается. И грустно говорит, будто предыдущая тема исчерпана:
— Ты, правда, должен уезжать «отсюда»? Мне эта комната так нравится, с ней столько связано, она моя любимая. — Хотя комната страшная.
— Я не «должен» уезжать отсюда, но ты же не собираешься оставаться в Москве на все лето.
И мы впервые долго смотрим друг другу в глаза. Она ничего не говорит. А я не спрашиваю — не хочу, ненавижу, не желаю, она умная девочка, не мне ее подталкивать, сама разберется.
— А ты хотел бы? — Глаза ее пронзительно впиваются в мои, и опять эти искры зажигаются и мечутся.
Я никогда ни о чем не прошу. Поэтому:
— Вопрос, достойный Нобелевской премии, — отвечаю я.
И добавляю, сам для себя: за одну постановку вопроса.
Потом мы едем к ней, и она переодевается. А перед этим я стаскиваю три корзины вниз и кладу их в такси.
Мы доезжаем до ее общежития, и тут я говорю невероятное:
— Не спеши, мне приятно подождать тебя. Она уходит растерянно и впервые оборачивается, ей непривычно, — она не знает еще меня.
Я протягиваю таксисту трешку и даю двойной счетчик среди бела дня.
— А с бутылками что, мастер? — говорит он мне и нравится.
— Ах, да, я и забыл совсем.
— С такой девушкой… — шутит он.
Я даю ему еще деньги, называю адрес, чтобы он отвез, — я знаю, мама всегда к вечеру дома, — и прошу, чтобы он сказал, что «это девочка Наташа свои коробочки вперед высылает. И скоро приедет сама».
Он улыбается и трогает, я почему-то не знаю, но верю, что он довезет.
— Эй, возьми себе, — кричу я и добавляю в никуда тихо: — пару бутылок! — в пустую тишь и тихую пустошь, но его уже нет. Это и естественно.
Она появляется через пятнадцать минут, и я целую вдруг ее на глазах у всего общежития. Мне положить на всех, и я не могу оторваться. Она, как всегда, изящна и утонченна, и опять в другом, новом одеянии, никогда не надела ко мне одного и того же. А что это за признак?
Мы переходим через мост, спускаясь на набережную.
Мама накрывает вкуснющий стол, а папа целует Наташу в две щеки, найдя причину — окончание института. Сразу все садятся за стол, так как хочется кушать и ждали нас.
Папа начинает:
— Наташа, а что это за корзины с бутылками? Принес мужчина и не захотел ничего брать.
Она смотрит на меня: она даже не спросила, где они, когда вышла, переодевшись. Мне"это нравится.
— Когда у вас день рождения? — спрашивает она.
— Седьмого января будет, — говорит папа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122