Так что в соревновании групп факультета по качественному составу некачественного контингента мы четко выходили на первое место. Ирка была счастлива, ведь это ж она притащила меня в свою группу, а так, одной, ей было скучно, или, как она говорила, «совсем бесцветная группа была». Ей цвета не хватало. И Шурик был завершающим мазком в победе нашей группы. В цветовой гамме ее.
Но он не только появился и не просто показался (все было далеко не так просто), в жизни все гораздо сложнее: ему нужен был зачет, от одного наименования которого меня трясло и знобило — физкультура. А тот его и в глаза не видел. Тот, у которого фамилия больше подходила к ногам, чем к лицу.
Я опять поехал на проклятый стадион, на который, думал, мне уже до конца жизни ездить не придется, разве что в качестве болельщика. И прихватил с собой Шурика, который плелся позади меня.
— Шурик, зачетка у тебя с собой?
— Да, Саня.
Хотя при чем здесь зачетка: зачета ему никто ставить не собирался.
А я шел и думал, чем сражаться? (сражаться чем!) как бороться и победить Пениса? И никак он у меня не побеждался. Пенис был сильный.
Доцент стоял рослый и стройный с секундомером в руке и мучал студентов забегом на 1000 метров, которые бежали, выкладываясь и сдыхая, по дорожке стадиона. Был последний день зачета.
Господи, подумал я, какое же счастье, что у меня светлая голова. И она иногда, пускай лишь изредка, но озаряется. И еще я подумал, посмотрев: что я бы в жизни не пробежал это расстояние, даже если бы пять лет тренировался, — это ж работа для лошади, их для того и рождают, чтобы они бегали по дорожкам ипподрома — на время. Разве можно заставлять людей этим заниматься — кощунство, гнусное безобразие, — я стоял и все клокотало внутри меня.
Шурик стоял спокойно, как будто его ничего не касалось, и смотрел на все равнодушными от равнодушия глазами. Я разозлился: обо всем у меня должна болеть голова. А она одна. Другой не будет никогда. И, разозлившись, я сказал:
— Шурик, будешь стоять спокойно, будешь бегать, как они, понятно?
Он удивился:
— А что я, Сань, что мне делать? Стоять не спокойно?! — Он спрашивал серьезно.
Я рассмеялся.
— Я пошутил, — сказал я. — Ты только кивай головой, что бы я ни говорил, понятно?
Он покивал.
— И не раскрывай рта, а то скажешь, что не надо.
Я жду спокойно, неспокойно озираясь по сторонам: и все думаю, но мысль никак не выдавливается из сознания. Наверно, лошадью быть лучше, пробежал и иди себе спокойно, гуляй. Да-а, а потом опять беги. Нет, может, лучше все-таки быть человеком. А еще лучше: человеком-лошадью, когда надо — побежал, когда надо — остановился. То одним стал, то другим превратился. Но на этом месте мои глубокие философские рассуждения прерываются, а я так и не успел додумать до конца: кем лучше быть.
— А, Саша, давно тебя не видел. Что случилось? Никак, побегать захотелось?
— Не совсем, Борис Наумович, мне поговорить с вами надо, — сказал я, холкой оценив его шутку.
Он подошел к невысокой изгороди, где стояли Шурик (чуть поодаль) и я.
— Слушаю тебя внимательно.
А будь ты все проклято, эти тайные ходы и дипломатии, и я сказал, как будто он знал, в чем дело:
— Короче, ему зачет получить нужно. А он болел, не мог ходить и так далее.
— Ну, что ж, придет в следующем году, все сдаст, отработает все пропущенные занятия, выполнит нормативы и получит тогда. Справка у него есть?
Все это напоминало мне старый сон и новые кошмары.
— Вы меня не поняли, его без зачета к сессии не допустят, и ему зачет сегодня надо.
— Здесь я тебе, Саш, к сожалению, ничем помочь не могу.
— Как не можете, вы же преподаватель?!
— Поздно, Саш, сегодня последний день зачета, завтра меня уже не будет на кафедре.
— Борис Наумович, ну, пожалуйста.
— Не могу. Ты что ж хочешь, чтобы я ему ни за что поставил? Только потому, что ты просишь меня?!
Вот зануда, придется пускать главный козырь. А я думал мы с ним уже друзья и все запросто.
— А как же волейбольная команда?..
— А что она, ты же обещал — с первого сентября.
Я ему уже собирался сказать: да, как же, с тридцать второго сентября, будет тебе команда! И тут меня осенило. У меня в голове родилась великолепная идея. А до этого никак не рождалась, не выдавливалась.
— С кем же я играть, по-вашему, буду, сам с собой?
Борис Наумович сообразил и замер:
— Он?..
— Конечно, вы посмотрите на эту фигуру, на осанку. — (Шурик был тощий и, правда, походил на волейболиста, хотя осанка у него, прямо скажем, хреновая была).
— И ты думаешь, потянет? Подойдет в команду?
— Да вы что, конечно, номер один будет! Мне еще у него натаскиваться придется. Вы посмотрите на эту руку, на этот рычаг, это ж смертельная рука. Шур, — а ну сделай так, — и прежде чем он делает, я не говорю ему что (а то еще не то сделает), а показываю рукой как: режу сверху вниз. Шурик молча повторяет (прямо, как лошадь продаю, мелькает у меня).
— Значит, ты считаешь, он подойдет тебе в команду и хорошо будет играть? — Борис Наумовичу недостаточно Шурикиного взмаха. Я думаю, как поленом махнул.
— Конечно, двух мнений быть не может. — Я продолжаю убеждать. — Он же был первый нападающий Ленинского района (где этот район я не знал, но знал, что ленинский — существует всегда).
— Да, Саш, задал ты мне задачку. Значит, думаешь сыграетесь?
— Безусловно, Борис Наумович, скажи, Шур! — Шурик кивает молча.
— Почему же ты так поздно пришел? — спрашивает он его. Шурик кивает, вот. балда, на вопросы-то кивать не надо, отвечать нужно.
— Да у него перелом кости был, неудачно приземлился после удара…
— Но теперь все в порядке? — волнуется Б. Н. неподдельно. — Играть сможет?
— Конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122