Лена объясняла и заставляла, чтобы я пробовал. Она добрая девочка была, очень. Мне уже становилось нехорошо от сладкого, от этого сладковорота специальных конфет, с ромом, без рома, с ликером, пирожных, каких-то пирогов, испеченных дома, и тортов, заказанных вне его, консервированных сладких фруктов, пудингов, желе, ватрушек, безе, ореховых пирожных, разных видов мармелада, восточных сладостей: от рахат-лукума до какой-то необыкновенной, обалденного вкуса халвы.
В самый разгар гулянки появились Ленины родители, я даже не знал, что они дома, поздравили ее: все наполнили и опять выпили шампанского. Бабушка поцеловала ее в щеку. Пожелав нам приятно повеселиться, они ушли, исчезли, будто их и не существовало. В природе вообще.
Все пили и ели столько, сколько влезет. А влазило много. Например, в Боба: он убирал рюмку за рюмкой водки, а меня за ним угнаться уже не хватало. Я вообще ее научился пить только в прошлом году. И она мне не наслаждение, а битву давала, борьбу. Он же пил не как производитель водочных изделий, а как водковоз, то есть который может вывезти в себе столько водки, сколько попало в него, внутрь.
Юстинов, уже разморенный от токайского (ледяное и прекрасное было, я тоже чуть попробовал), лежал на и вдоль дивана, а Ирка сидела рядом и доходила, добиралась, набиралась до нужной кондиции, ненормального рубежа, который вот-вот приближался. Боб смотрел на Ирку и подмигивал мне, говоря:
— Ну, впереди нас ждет что-то очень интересное! Юстинов, не засыпай, — и толкал Юстинова.
Кто-то еще что-то ел, пил, а мне уже было достаточно от всего перепробованного.
— Боб, иди сюда. — Мы стали у окна, и Боб закурил. — А кто у Ленки родители?
— Как?! Ты что, не знаешь!
И по пьянке он все рассказал, хотя уже ничего особенного в этом не было.
— Ленкин папа был большой человек, главный резидент советской разведки в… в одной капиталистической стране. Работал, естественно, в посольстве и кем-то там числился. А потом, когда их разоблачили., оказалось, что две трети посольства — профессиональные разведчики, работающие не в пользу дипломатии, а как раз наоборот. Разразился большой скандал, вытурили почти все советское посольство. И он, конечно, попал крупно, так как был главный и все под его начальством находились. Ты что, не читал? Об этом даже в газетах писали, только по-другому — ту страну в клевете обвиняли.
— А когда это было? — Он сказал. — Нет, я тогда еще в провинции жил, а туда вообще ничего не доходит.
— А мать у нее была талантливая женщина, когда-то: прима-балерина Пермского балета. Это очень сильная сцена, ведь туда всю ленинградскую хореографическую школу и балет вывезли во время войны. Там классный балет был, где она танцевала. А потом познакомилась с Ленкиным отцом, он тогда был военным советником посла в Албании, он «снял ее», и они поженились.
— Она еще выступала?
— Да, танцевала прекрасно. А потом родилась Ленка, она перестала выступать, постоянно сидела дома. Ничего не делала, вечно у нее болела голова, говорила все время, что мигрени. И вот уже девятнадцать лет сидит дома и у нее болит голова.
— Что — серьезно?
— Да нет, думаю, просто актриса либо шизофреничка. У человека не может девятнадцать лет болеть голова. Ты видел, она и сегодня с повязкой была.
— А что это за ножи, откуда они? Ленка собирает?
— Нет, ее отец. Он когда в Финляндии работал, это перед попадом, то собрал колоссальную коллекцию финских охотничьих ножей и вывез ее сюда, обалденные деньги стоит, кстати. И до сих пор собирает, ему друзья по заказу привозят.
Коллекция ножей на стенах, на тумбах, в шкафу была и правда великолепна.
— И еще он собирает стереоаппаратуру. Вся квартира в остальных комнатах клевыми магнитофонами заставлена.
— Неплохое хобби.
— Этот, что ты включил, знаешь, сколько стоит?
— Нет.
— Тысячу четыреста.
— Не слабо. А чем он сейчас занимается?
— После залета ему дали работу в Москве, в институте США, он там каким-то большим отделом информации заведует, то ли еще чем-то.
— А как Ленке все это нравится — коллекции, магнитофоны?
— Плюс две машины: новая «Волга» и старая. А ей наплевать на все это, она даже не касается. Ее вещи, предметы не интересуют, она странная девчонка, то есть по-хорошему странная, ее только друзья и отношения с ними волнуют. А на остальное — положить. У нее, кстати, и отношения с предками прохладные. Да и у матери с отцом тоже: мать неделями в доме сидит, ни с кем не встречается, никого видеть не хочет. А отец своей жизнью живет. Раньше Ленку любил без ума.
— Вы о чем тут секретничаете? — Ленка подошла и обняла нас.
— О твоем папке, — сказал Боб.
— О, папка мой большой человек, — и она засмеялась безразлично.
— Пошли все выпьем, — сказал Боб, — а то пятнадцать минут стояли без дела, пока разговаривали. Теряя прекрасное время для выпивания.
Мы подошли к столу, и именинница нам разлила. Водка была мягкая, специальная, очищенная, но брала она крепко. Мы взяли по ореховому пирожку, чтобы закусить. И в этот миг Ирка дозрела.
Она встала на диван и сказала:
— А я хочу танцевать голая!
У Боба радостно засияли глаза:
— О, началось, кажется! Юстинов, проснись, Ирка твоя дозрела.
Боб потирал руки в предвкушении ожидаемого.
— А я хочу танцевать голая! — повторила Ирка, и вся, и всякая решимость горела на ее лице.
Она задрала ногу (без туфли) и поставила на стол, прямо в макушку большого торта.
Теперь все обратили внимание на нее, без исключения.
— Ир, пошла вон со стола, — сказал Юстинов, еще спя.
— Голая хочу! — заорала Ирка так, что я вздрогнул. И тут он проснулся.
— Ну что за дура, как нажрется, сразу ей голой хочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122