- Неправда. Во всяком случае, на моем счету трое мужчин, и предыдущие двое особой нежностью не блистали.
- Даже твой еврей? - Она рассказывала ему про еврея.
- Он надо мной смеялся. Иногда он делал мне больно. Правда, я была девственницей, так что иначе он, наверное, не мог. Теперь он бы не сделал мне больно.
- Ты снова его хочешь?
- Не просто хочу, но и имею. Ничего, что я это говорю? JH _ это и он, и ты сам. Так лучше, Пайт. Он был извращенцем.
- А ты разве не извращенка?
Ее карие глаза по-детски расширились.
- Почему? Ах, ты о... - Она дотронулась сначала до своих губ, потом до его члена. - Об этом? Какое же это извращение? Разве тебе не нравится?
- Нравится, еще как! Правда, это так нас сближает, что мне даже становится страшно.
- Тебе страшно? А я рада. Меня другое пугает: что с нами сделают, когда узнают?
- Ты кого боишься - Бога или сплетен?
- По-твоему, это не одно и то же? Для меня - одно.
- Наверное, это я и имел в виду, когда назвал тебя извращенкой.
Их лица так сблизились, что ее лицо казалось ему парадигмой, собранием всех женских лиц, которые когда-либо смотрели на него в упор. Чистым лбом и дыханием она походила на Анджелу; но когда Фокси повернула голову на подушке, в лицо ей ударил голубой небесный свет с потолка, и она опять превратилась в миссис Уитмен, молодую прелюбодейку.
Она была напугана и бесстыдна, робка и распущена, в ужасе от себя, но далека от покаяния. Измена зажигала ее изнутри, и она вся светилась, как дом, занявшийся пламенем, но отказывающийся сгорать дотла. То, что она сама склонила его к падению; что одновременно гордилась своей беременностью и отказывалась осторожничать; что спала с ним; что ее отец был несгибаемым семьянином и мелким портовым клерком; что ее мать вышла замуж за хозяина прачечной-автомата; что по происхождению и по браку она стояла выше его на социальной лестнице; что брала в свой благоухающий рот его напрягшийся член; что в ее жизни был любовник-еврей, которого она снова открыла в нем; что в самом пылу любовной агонии она сохраняла почти мужское здравомыслие; что все ее естество так хрупко и нежно; что она - его раба, а он - ее невольник; что ее точит страх - в сравнении со всем этим Анджела была глыбой, барьером, невскрываемой дверью. Ее неведение - притом, что все их знакомые обо всем догадывались, - свидетельствовало о непроницаемости, от которой впору было свихнуться. Она не участвовала в том, что стало главным содержанием их жизни. Она была как калека, как глухонемая; она ощупью передвигалась между окрашенных в цвет яичной скорлупы стен их элегантного колониального дома, натыкаясь на гудящие канаты мужниных нервов. Он был так переполнен Фокси, так беременей ее телом, запахом, криком, разговором, так занят их любовью, что казался себе раскатанной ледяной дорожкой, на которой нельзя не поскользнуться. Он молча молил Анджелу догадаться и видел в ее отказе удовлетворить его мольбу злой умысел. Его тайна задыхалась в кромешной темноте, и благодарность за возможность водить жену за нос постепенно сменилась яростью, способной по малейшему поводу вырваться наружу.
- Очнись!
Она оторвала взгляд от книжной страницы, освещенной торшером, и замигала, удивляясь, что его так плохо видно.
- Я не сплю.
- Ты дремлешь. Живешь в трансе. Не замечаешь, что с нами творится?
- Ты с каждым днем становишься все противнее. Мошки бились об абажур над ее плечом.
- Я расстроен.
- Из-за чего?
- Из-за всего. Из-за жмота Галлахера. Из-за дурацкого строительства на холме. Из-за Яжински: он считает меня пьяницей! Из-за заказа Уитменов. Я из кожи вон лезу, а он даже не думает сказать спасибо!
- Я думала, тебе нравится, ведь ты каждый день навещаешь маленькую принцессу.
Он благодарно рассмеялся.
- Вот как ты ее воспринимаешь?
- Она ведь молоденькая. И заносчивая. Со временем она смягчится: материнство пойдет ей на пользу. Вряд ли ей нужна твоя отеческая опека.
- Откуда ты взяла про опеку?
- Неважно. Можно мне почитать? Фокси Уитмен и весь этот разговор меня не интересуют.
- Как же ты задаешься! От твоего высокомерия просто тошнит.
- Слушай, я обещаю с тобой сегодня переспать, если ты дашь мне дочитать главу.
- Можешь дочитать свою чертову книгу до конца, мне все равно. Хоть съешь ее, чтобы как следует насытиться литературой!
Она расслышана в его тоне призыв и хотела поднять голову, но задержала взгляд на репродукции на стене.
- Отдохни десять минут, - сказал она рассеянно. - Мне осталось всего пять страниц.
Он вскочил, добежал до зеркала над телефоном, вернулся обратно.
- Я хочу развлечься. Хочу к людям. Чем заняты Эпплсмиты? А Солцы?
- Уймись, пожалуйста, уже одиннадцать часов.
- Умираю! Я тридцатичетырехлетний подрядчик в ночном полете. У меня нет сыновей, жена задирает передо мной нос, работники меня презирают, все мои друзья - это друзья жены, а я сирота, пария.
- Зверь в клетке.
- Вот-вот. - Он замер перед ней в воинственной позе, руки в боки крепко сбитый пружинистый человечек в рубашке с короткими рукавами, с веснушками на локтях.
- А кто сделал для меня клетку, Ангел? Кто?
Ему хотелось, чтобы она его распахнула и обнаружила его секрет, испугалась и восхитилась, чтобы припала с ним заодно к этому источнику смятения. Но, запертая в собственном мирке - экзотическом, но строгом, где перемешивалось бесстыдство любви и родительское снисхождение, она не ответила. Книга, так ее заинтересовавшая, давным-давно заляпанный при коллективном чтении с подружками томик издательства "Модерн Лайбрери", называлась "Толкование снов".
Как-то раз Джанет Эпплби призналась Анджеле в пляжной беседе, что посещает психиатра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107