— Зачем?
— Потому что швейцарец спит с открытыми глазами.
— А, хорошо! Понимаю,— прошептал Генрих, смеясь.
— Неужели?
— То есть он закрывает глаза, когда вы уходите?
— Нет, когда я возвращаюсь. Нанси насмешливо улыбнулась.
— Конечно, только в таком случае, когда я возвращаюсь не одна,— прибавила она.
«Эге,— подумал принц, улыбнувшись,— по-видимому, мой кузен, герцог Гиз, часто ходил этим путем».
Он тщательно закрыл лицо плащом и прошел мимо швейцарца, который притворился, что спит.
Нанси довела принца до конца коридора и шепнула ему на ухо:
— Тут лестница, поднимите ногу.
— Поднял,— сказал Генрих, поставив ногу на ступеньку.
Лампа, висевшая у входа в коридор, не освещала другого его конца.
— Поднимайтесь осторожно и дайте мне вашу руку,— шепотом сказала Нанси.
Она пошла вперед, не выпуская, однако, руки принца из своей белой надушенной ручки.
Было очень темно на этой винтовой лестнице, по которой поднимался принц. Вдруг он оступился.
— Тс,— предупредила его Нанси,— у луврских стен есть уши.
Генрих удвоил предосторожность. Продолжая подниматься, он наклонился к уху хорошенькой камеристки:
— Как вы находите, я одного роста с герцогом Гизом? Нанси вздрогнула и насмешливо ответила:
— Господин де Коарасс, вы слишком самонадеянны.
— Неужели? Вы так думаете?
— Я советую вам спросить об этом другую особу, а не меня.
— Вы умеете давать хорошие советы,— прошептал Генрих, продолжая подниматься.
— Иногда.
— Ну, так как же?
— Тс! Я вам сейчас отвечу.
Генрих поднял было ногу, но нога его не встретила уже ступеньки, лестница кончилась. Нанси сказала:
— Поверните направо и идите за мной. Только не шумите.
Генрих шел впотьмах около трех минут по ровному полу. Наконец Нанси остановилась.
— Теперь я вам отвечу,— начала она.
— Послушаем! — заметил принц.
— Герцог Гиз выше вас ростом.
— Тем хуже.
— Ум измеряется не ростом, господин де Коарасс, а ума у вас, как мне кажется, достаточно.
С этими словами хитрая субретка открыла дверь, и поток света хлынул в лицо Генриху.
Нанси тихонько толкнула принца в спину, и он очутился в будуаре принцессы Маргариты, уже знакомом ему, том самом, который он видел накануне в таинственное отверстие, проделанное де Пибраком.
Нанси исчезла.
XVIII
В то время как Нанси вела Генриха Наваррского к Маргарите Французской, Ноэ поднимался по шелковой лестнице, привязанной к окну Ренэ-флорентийца.
Мост был высок, лестница длинная, а восхождение представляло некоторую опасность.
Но Ноэ был проворен и храбр, как все влюбленные.
Ночь была темная. Свет, который он видел в окне Паолы с берега, потух. И Ноэ, поднимаясь вверх, видел только черное отверстие окна, откуда свешивалась его шаткая лестница.
Когда он добрался до окна и ухватился за подоконник, две нежные, как атлас, обнаженные руки обняли его и увлекли в комнату.
«Со мной, по всей вероятности, происходит то же, что и с Генрихом, когда он поднимался к Коризандре».
В комнате было темно. Но ручки все еще держали его, нежное дыхание касалось его лица, и ему казалось, что он слышит учащенное биение сердца Паолы.
Дочь Ренэ увлекла Ноэ на оттоманку, усадила его, затем подошла к окну, все еще не говоря ни слова, так сильно она была взволнована.
Она втянула лестницу в комнату и вернулась к Ноэ.
— Ах, Господи! — сказала она дрожащим голосом.— Как мне было страшно!
Страшно? — спросил Ноэ.—А отчего?
— Я боялась, когда вы поднимались по лестнице. Я ее крепко привязала, но все-таки придерживала руками.
— Дорогая Паола...
— Когда я увидела, что вы повисли над бездной, у меня закружилась голова, и я подумала, что лестница может оборваться.
— Вы с ума сошли!
Так как они были в потемках, то Ноэ осмелился поцеловать Паолу. Но она вырвалась из его объятий, тщательно задернула занавесь, закрывавшую стеклянную дверь, которая вела в лавку, потом высекла огонь, и целый сноп искр осветил комнату.
— Что вы делаете? — спросил Ноэ.
— Зажигаю лампу.
— Зачем?
— Но... чтобы видеть.
— Дорогая моя,— прошептал Ноэ,— у слов нет цвета.
— Однако...
— К чему видеть? — умолял он ласковым голосом.
— Обещаете мне в таком случае быть благоразумным,— сказала Паола, перестав разжигать огонь.
— Я и так благоразумен.
— И не целовать меня.
— Но я люблю вас.
— Это ничего не значит.
— А мне так кажется, что это, напротив, значит очень много.
— В таком случае я зажгу свечу.
— Не надо, я буду благоразумен.
— Хорошо,— сказала Паола.
— Однако я клянусь вам, что люблю вас,— прибавил молодой человек вкрадчивым голосом.
— Если бы я не верила этому, то вы не были бы здесь.
— А вы?
Паола вздохнула, помолчала немного, потом, вместо того чтобы ответить на вопрос Ноэ, спросила:
— Знаете ли вы, что мне уже за двадцать лет?
— Нет, не думаю,— ответил Ноэ, прекрасно изучивший все законы любезности,— вам едва можно дать шестнадцать; вас, наверное, обманули...
— Не думаете ли вы, льстец, что я из-за этого несчастна?
—В каком отношении?
— Отец мой не хочет выдать меня замуж.
«Черт возьми! — подумал Ноэ,— эта прелестная девушка — женщина серьезная. Ей говорят о любви, а она толкует о замужестве».
— Известно ли вам,— продолжала Паола,— что отец мой богат как еврей?
— Неужели?
— И если бы он захотел, то мог бы дать за мною княжеское приданое.
«Это был бы прекрасный случай позолотить мой герб,— подумал Ноэ,— если бы у меня не было известных предрассудков насчет дворянского происхождения».
— Приданое,— сказал он вслух,—но, милое дитя, вы слишком хороши и не нуждаетесь в деньгах для того, чтобы найти себе мужа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63