Иакова, близ Ситэ, в гостинице «Серебряный Лев», которую содержит беарнец Лестакад,
— И вы возвратитесь через месяц, дорогой мой?
— Так, по крайней мере, сказала моя мать!
Графиня задумалась.
— Путешествие это чрезвычайно странно...— прошептала она,— и, конечно, имеет политическую подкладку, о которой не подозреваем ни я, ни вы, мой дорогой Генрих.
— Прекрасная моя Диана,— сказал молодой принц,— позвольте мне заставить вас замолчать поцелуем. Нам остается провести вместе один только час. Если вы будете беспокоиться относительно моего путешествия, то мы даром потеряем время.
— Вы правы,— сказала она.
Влюбленные обменялись самыми торжественными клятвами в любви и остававшийся в их распоряжении час употребили на горячие уверения во взаимной, верности. Когда на горизонте показалась первая полоска наступающего дня, Генрих Наваррский встал и, подобно Ромео, прощавшемуся с Джульеттой, воскликнул:
— Боже! Диана, наступило утро.
Она обняла его; осыпала поцелуями и в сотый раз в течение часа заставила повторить клятву, что он вернется как можно скорее и будет любить ее. Затем она сказала ему:
— Скажи мне, был ты когда-нибудь в Париже?
— Да, когда мне было восемь лет.
— Это все равно, что ты никогда там не был. Хотя ты и принц, но ты не избежишь ни козней, ни соблазнов; а так как ты едешь туда инкогнито, то ты должен заручиться поддержкой преданных друзей, дорогой мой властелин.
— Со мною будет Ноэ.
— Ноэ ветреник и в Париже будет таким же новичком, как и ты. Я дам тебе письмо, которое может сослужить тебе службу.
— А к кому будет твое письмо, дорогая моя?
— Я напишу письмо одному мещанину на улице Урс, жена которого воспитывалась вместе со мною в замке в Турене, где я родилась. Видишь, Генрих, мы чаще нуждаемся в услугах маленьких, нежели великих людей, и славный мещанин, чьих услуг я прошу для тебя, предан мне бесконечно; он умрет ради тебя, если узнает, что я люблю тебя; и если ты слишком быстро опустошишь свой кошелек, то он предложит тебе денег взаймы и притом без всяких процентов, не так как жиды или кассы ссуд.
— Следовательно, он богат?
— Как вельможа, не истратившийся на войне. Это ювелир Лорио.
— В таком случае дайте мне письмо, дорогая моя, и я отправлюсь к нему, хотя бы только для того, чтобы поговорить с ним о вас.
— Когда вы уезжаете, Генрих?
— Я должен выехать вечером.
— В таком случае я пошлю днем одного из моих слуг в Нерак с письмом. Прощайте, дорогой мой, уходите... Наступил день!
Диана д'Андуен графиня Грамон осторожно открыла окно, нагнулась, чтобы посмотреть, нет ли кого около замка, вокруг которого по-прежнему было пустынно и царила тишина, и своими беленькими ручками крепко привязала шелковую лестницу.
— Прощайте,— повторил Генрих,— прощайте!
Молодой принц вскочил на подоконник, в последний
раз запечатлел поцелуй и получил его обратно, почувствовал, как из голубых глазок прекрасной Дианы на руку ему капнула горячая слеза, поставил ногу на ступеньку лестницы и исчез.
II
Неделю спустя принц Генрих Наваррский и его спутник. Амори де Ноэ ехали поздно вечером по узкой дороге, с одной стороны которой протекала река Луара, а с другой — возвышались холмы, покрытые лесом и виноградниками.
Молодые люди ехали теперь уже не на горячих андалузских конях, как в тот раз, когда они отправлялись в замок графини де Грамон, а на крепких першеронах с тяжеловесной поступью, привыкших к утомительному и долгому пути.
Генрих Наваррский вез с собой пакет, заключавший тайные наставления его матери Иоанны д'Альбре. Пакет этот он должен был распечатать только по приезде в Париж.
У него, кроме того, было письмо прекрасной Кори-зандры к ее подруге детства, жене ювелира.
Всадники ехали с самого утра. Накануне они провели ночь в Туре и выехали оттуда на рассвете, теперь они направлялись в Блуа. Но потому ли, что они выехали слишком поздно или, быть может, потому, что они слишком долго пробыли в уединенной гостинице, попавшейся им на пути, но ночь уже давно наступила, а собор города Блуа все еще не был виден.
Внезапно потемневшее небо покрылось черными тучами, которые скоро должны были разразиться грозой, и изредка уже сверкала молния.
— Скорее, Генрих,— сказал Ноэ, до сего времени погруженный в молчание,— пришпорьте вашу лошадь. Гроза настигнет нас. Да и какая еще! Я чувствую, как мой першерон дрожит от страха.
— Не беда! — возразил принц.— Ты славный наездник, друг мой Ноэ, и сумеешь справиться с лошадью.
— Положим, но я не люблю мокнуть.
— Летний дождь освежает. А лошади наши привычны к этому.
Грянул гром. Лошадь принца взвилась на дыбы и не дала ему докончить начатой фразы. Пошел крупный дождь.
— Однако,— снова начал Ноэ, лошадь которого обнаруживала все большее и большее беспокойство,— как я ни вглядываюсь, я все же не вижу ни колокольни, ни городских труб.
— Зато я вижу всадника, который едет нам навстречу,— сказал Генрих.
— Я тоже вижу его, но человек — не дом, он не укроет нас от дождя.
Раздался второй удар грома, и при свете молнии молодые люди могли рассмотреть всадника, о котором они только что говорили.
Это был крестьянин в синем зипуне, ехавший верхом на муле. Мул его бежал бодрой рысью, а всадник так же мало заботился о грозе, как старый воин о философии и литературе.
— Эй, дружище! — крикнул ему Ноэ, когда они поравнялись. Крестьянин, остановился и почтительно снял свою войлочную шляпу.— Далеко ли отсюда до Блуа?
— Еще пять миль, ваша светлость.
— А нет ли поблизости деревни?
— О, нет! Деревень нет до самого Блуа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63