Работа та же.
Мужчина прикоснулся к шляпе и отошел. Бертрикс поднял стекло.
— Ну что, начинаете понимать? — спросил он у меня.
— Ничегошеньки.
— Так вот, мой дорогой Норрей, нужно признать очевидное: все происходит на самом Тополином острове. Пьер Маргла, кажется, прячется намного ближе, чем мы полагали. Едем.
Ну вот. Пружина, которую я изо всех сил пытался поломать, продолжала неумолимо закручиваться вокруг той, которую и сейчас я хотел бы считать невиновной. Пьер Бертрикс обедал, сидя за столом против меня, в скромном зале «Пти-Лидо». Нам подавала Лидия. И именно о ней говорил мне Бертрикс. Подобно неутомимому пауку, он соткал паутину своих умозаключений и как раз подбирался к центру. И чего ему теперь оставалось ждать, как не подходящего момента, чтобы наб-
роситься на свою жертву. Я понимал, что эпизод с Сюрло, ночное и утреннее наблюдение были лишь второстепенной операцией, подобной уничтожению небольших аванпостов перед решающей атакой. Первые же удары главного наступления пришлись как раз по мне:
— А почему вы мне не сказали о ней?
— Не понимаю, с какой стати я должен был вам о ней говорить. Пьер Бертрикс смотрел на Лидию. Взгляд его никак не походил на взгляд волокиты, человека, презирающего условности, или взгляд ослепленного животного, которым большинство завсегдатаев «Пти-Ли-до» следили за движениями Лидии. Если бы не обстоятельства, в которых мы находились, и все, что я мог прочесть в мыслях детектива, я мог бы ошибиться и решить, что Бертрикс смотрит на Лидию с симпатией. Он не скрывал восхищения, и мне казалось, что оно искренне. Бертрикс склонился над столом:
— Вы любите ее?
— Не знаю.
Я и правда не знал, соврал я тогда или сказал правду, давая такой ответ. Уже не знал. Слишком много чувств сплелось и противоборствовало во мне самом, чтобы я мог дат ь определение той ужасной драме, к которой они привели. Бертрикс говорил со мной шепотом, иногда чуть громче, вставляя в разговор банальные фразы, предназначенные для ушей клиентов, которые входили в кафе, для ушей дядюшки Сонье — так же, как и Лидия в тот вечер, когда я услышал ее сенсационное признание.
— Не краснейте. Когда любишь девушку, краснеть нечего. И ощетиниваться гоже не надо. Хочу вам сказать, что я, возможно, единственный в мире человек без предрассудков. Понимаете, я попадал в самые разнообразные и самые странные места и из этого профессионального опыта вынес убеждение, что повсюду, абсолютно повсюду встречаются и наилучшее, и наихудшее. Я сталкивался с подлостью, преступлениями и извращенными инстинктами в весьма уважаемых, социально безукоризненных семьях, но так же часто видел и прямую противоположность. Возьмем эту дочку хозяина кафе. Вы и без меня убеждены, что многие из женщин, которые считают себя «аристократками», отдали бы все, чтобы иметь не только такое красивое лицо, такое красивое тело, но и ее осанку, ее походку и даже ее движения. В ней есть какая-то высшая свобода, какая-то несравненная физическая изысканность...
Я молчал, пока Пьер Бертрикс говорил. Очевидно, я смотрел на него, как змея на заклинателя, который начинает играть на свирели. Я понимал, что должен защищаться, пока меня окончательно не загипнотизировали, и что легко мне не отделаться. Но тяжелее всего было то, что я был один на один с этим противником. Для Лидии я не существовал. Мимо меня она проходила с каменным лицом, и те
несколько фраз, которых мы заслуживали как клиенты, она адресовала Бертриксу. На него она смотрела смело и даже с интересом. Удивительная ситуация: если бы они вдвоем сговорились против меня, Лидия вела бы себя точно так же. Неужели она не может догадаться, что речь идет о ее судьбе? Я подождал, пока она снова отойдет.
— Итак,— сказал я,— вы ее подозреваете?
— Не знаю.
Я не знал, люблю ли я Лидию, а Бертрикс не знал, подозревает ли он ее! Сколько времени могла длиться эта парадоксальная игра? Единственная тактика, которая способна была мне помочь (во всяком случае, продержаться), состояла в том, чтобы не отказываться от своей простоты, не пытаться ввязаться в мастерское фехтование Бертрикса. Я продолжал:
— Так вы действительно не знаете, подозреваете ли ее?
— Нет. Единственное, что мне кажется невозможным, так это то, чтобы она никак не была замешана в нашем деле.
Для смелости я выпил глоток вина.
— Вы хотите сказать, что считаете ее соучастницей?
— Я этого не сказал. Но давайте рассуждать серьезно. Бертрикс тоже выпил вина и снова наполнил наши бокалы.
— ...Будем говорить по-мужски. Мы попадаем сюда, и что открывается нашим глазам? Зловещий пейзаж, ободранные хибары, разруха, бедность, которая мало чем отличается от настоящей нищеты. Жалкий, плохо одетый народец, «оторви да брось», мужчины с ухватками оборотней, а женщины... Я что-то не замечал здесь женщин, которые могли бы вызвать любовь с первого взгляда.
Бертрикс странным образом оживился, и я не мог сдержать улыбки.
— Да,— согласился я, — среднестатистический уровень женской красоты в окрестностях весьма низок.
— Вот-вот. И что же мы видим среди этих, простите на слове, отбросов? Девушку. Красивую, как звезда...
Я перестал улыбаться, пораженный выражениями, которые употреблял Бертрикс. Мои первые впечатления от Лидии не слишком отличались от его.
— Женщину, которая заставила бы оборачиваться ей вслед ценителей с улицы Мира. И вы хотели бы. чтобы самые сильные чувства, которые рождаются в сердце при внутренностях островитян, не витали вокруг этой звезды? А ведь чувства, которые ведут к преступлению, заметьте, слабыми не бывают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61