— Нет. Результат есть.
— Признаюсь, мне не удалось увидеть сегодня ничего нового. А вам, господин комиссар?
Комиссар снял очки, принялся их протирать, но не произнес ни слова.
— А глядеть, собственно и не на что,— пришел ему на выручку Бертрикс.— Во всяком случае я, как и вы, ничего не увидел. Зато услышал... Я услышал Сюрло. Он лгал. Судите сами...
Я внимательно всматривался в лицо детектива.
— Сюрло сказал, что вечером, услышав в саду шаги, он поднялся с кровати. Я спросил, в котором часу, и он ответил: «Без четверти одиннадцать». Он-де посмотрел на часы. Но в ту ночь без четверти одиннадцать на Тополином острове не было света. Если не ошибаюсь, вы сами говорили мне об этом...
— Да, это так!
— Света, по вашим словам не было с половины одиннадцатого. Сюрло просто не мог увидеть время на своих стенных часах, а если бы он зажег свечу или керосиновую лампу, ему бы не было смысла умалчивать об этой детали, когда я спросил у него, зажигал ли он свет. Вместо этого он ответил: «Не такой уж я дурак!..» Следовательно, Сюрло выдумывает. И, как все люди, которые привирают, с течением времени он обогащает свой рассказ новыми подробностями, совершенствует его, чтобы придать вымышленной истории больше правдоподобия. Он просто забыл об одной детали: отключенном свете. А может, никогда о ней и не знал...
— Но тогда,— заметил я,— выстрелы из револьвера...
— Мы не можем терять наше время на предположения, гипотезы. Сегодня мы установили один несомненный факт. Один человек лжет об одном из обстоятельств тройного преступления на Тополином острове. На этот раз речь идет не о неуловимом беглеце, а о человеке, который находится тут, у нас под рукой.
— Так может, его следует арестовать? — спросил комиссар.
— По правде говоря, я считаю, что не стоит, поскольку уже завтра собираюсь сделать свой второй ход. Хотя зачем, собственно, ждать завтра? Начнем сегодня же ночью. И поступим мы, месье Норрей, следующим образом...
На улице было тихо. Я посмотрел на часы: девять двадцать пять. До условного часа оставалось еще тридцать пять минут. В доме — также ни звука. В девять часов племянницы вдовы легли спать, я слышал, как они пошли в свою комнату и уже не выходили. Заряженный револьвер лежал в ящике моего стола. Я вытащил его и положил под рукой на столе, рядом с книгой, которую не читал. Почему в самом деле я не мог читать? Эта нервозность просто смешна...
На Вишневой Аллее послышались шаги, шаги мужские, но прохожий не остановился. Где-то на Марне раздался гудок шаланды. Довольно странно для этого позднего часа — шлюзовщик должен был давно закрыть свою лавочку. Чего же этой шаланде нужно? Все мне казалось неестественным, как будто этот крошечный клочок земли был частью постановки, реализованной Бертриксом. И именно против него, да, именно против него, во мне подспудно нарастал глухой гнев. Как глупо было согласиться на роль — и притом главную роль — в этой дрянной пьеске. «Совсем не салонная комедия». Я пожал плечами, один-одинешенек в тиши моего небольшого кабинета.
Девять сорок. Я снова возвращаюсь к книге: «Колдовские острова» Германа Мелвилла. Как и все, я читал «Моби Дика», и этот новый перевод купил в основном ради названия, надеясь, что автор откроет передо мной райскую Полинезию. Но «колдовские» употреблены здесь в значении «жертвы» злых чар, какого-то заговора, скорее проклятые, чем волшебные. Впрочем, описание этих островов, расположенных ниже экватора, весьма поэтично. Но странная атмосфера этих рассказов, таинственность и безнадежность, которой от них веет, отнюдь не были той бодрящей пищей, которой мне недоставало.
Так же, как я не мог прочесть и полстраницы, не почувствовав, что непроизвольно возвращаюсь к своей навязчивой идее, как собака к своей старой кости, я не мог решиться взять какую-нибудь другую книгу, либо просто раз и навсегда закрыть эту. «Любое царство, распавшееся против своей воли на две части, будет уничтожено». С каждым часом я все более походил на такое царство. Еще три недели назад я был бы весьма удивлен, если бы мне сказали, что я дойду до такого состояния. От природы я человек уравновешенный, физически крепкий, спортсмен со здоровой психикой. Введите в такой организм одновременно с весьма сильным чувством любви сомнения, скрытность, и что мы в результате получим? Человека нервного и беспокой-
ного, неудовлетворенного собой. К сомнениям и беспокойству я собирался прибавить ложь. И тщетно было уговаривать себя, что результат получится удовлетворительный. Девять пятьдесят пять. Я выключил свет и остался сидеть в темноте.
Сомневаюсь, бывает ли ситуация абсурднее той, когда сидишь в темноте за столом, перед раскрытой книгой, с револьвером под рукой, ожидая... чтобы прошло пять минут. У меня создалось впечатление, что я единственный актер сюрреалистической пьесы. Глаза мои быстро привыкли к темноте. Через оконные стекла я видел хмурое небо, слегка побелевшее от рассеянного света луны в ее первой четверти, которая светила где-то там, за тучами. На запястье у меня светился циферблат. Ровно десять.
Я подождал еще с полминуты, затем встал. С револьвером в руке я двинулся к окну. Свободной рукой я нажал на стекло недалеко от ручки: заранее вырезанный кусок стекла, который едва держался, беззвучно упал на землю, в сад. Я открыл окно и спокойно трижды выстрелил из револьвера. В воздух. Оставалось дождаться, что будет дальше.
Ждать пришлось невероятно долго. Можно подумать, что выстрелы из револьвера — самое обычное явление на этом острове, и на них обращают не больше внимания, чем на лай собаки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61