Может, я боялся? Не думаю. Это немного детское состояние, наверное, охватило всех нас, так как мы снова притихли. Ровно в одиннадцать появился свет. Морелли предложил партию в белот, на что все с радостью согласились. Я сразу же отказался, чтобы уступить четвертое место Сонье, заядлому игроку; кроме того, я хотел воспользоваться этим благоприятным обстоятельством, чтобы оставить игроков за их столом и приблизиться к Лидии.
Если правда, что любовь начинается с того, что превращает человека в круглого дурака и неуклюжего увальня, то я действительно был влюблен в Лидию. Ибо, заметьте, никогда еще не было столь благоприятной обстановки: Лидия сидит напротив меня, нет посетителей, царит непринужденность долгих вечерних посиделок, а я — о чем бы вы думали, я завел разговор? — о преступлениях! Видя перед собой самое живое, самое совершенное лицо, каким мне когда-либо приходилось любоваться, я вспоминал лица старые, изъеденные кислотой. От меня не укрылось, как подобно птичьим крыльям встрепенулись ее брови.
— Извините, я просто болван, что говорю с вами об этих ужасах.
— А почему бы нам о них и не поговорить? — ответила Лидия.— Все сейчас только об этом и думают.
В отличие от простонародного выговора отца, она все слова произносила четко и правильно. Отвечая мне, Лидия пожала плечами. Наверное, еще никогда я не находился в такой близости к ней, и потому жадно ловил каждое ее движение.
— Меня так же допрашивали, как и вас,— продолжала она.— Это было не очень приятно.
Я инстинктивно перевел взгляд на инспектора Бушрона, который несомненно получал двусмысленное удовольствие, затягивая допрос. «Минуточку»,— сказала мне Лидия, встала и взяла за стойкой колоду карт.
— Так будет более естественно, правда? — Заявила она, снова садясь за стол.— Вам не будет скучно сыграть со мной в белот?
Я не люблю играть в белот, но я бы еще и не на то согласился, лишь бы подольше оставаться с глазу на глаз с Лидией. Пока она сдавала карты, я, не отрываясь, смотрел на ее руки — руки спортивные, крепкие и вместе с тем совершенной формы. Одного их вида было достаточно, чтобы взволновать меня. Мы начали играть. Я — так плохо, как только можно. К чему эта игра? Что имела в виду Лидия, говоря: «Так будет более естественно»? И не означает ли подобная фраза в устах женщины, что она знает о существовании между вами, или по крайней
мере у вас к ней чувства, отличного от обычных товарищеских отношений? Мое сердце забилось, и я мысленно решил, что буду последним дурнем, если не воспользуюсь случаем, чтобы сказать Лидии... Чтобы сказать ей что? А может, просто какие-то предрассудки заставили меня заколебаться при мысли о том, что нужно будет называть дядюшку Сонье тестем?
— Выслушайте меня,— мягко сказала Лидия,— и не вскакивайте с места, если сможете. Готовы ли вы — если я попрошу вас — спрятать у себя одного человека?
Карты запрыгали у меня перед глазами, однако я даже не шелохнулся.
— Продолжайте игру,— приказала Лидия.— И отвечайте.
— Речь идет о вас?
— Нет.
— Это мужчина.
— Да.
— Значит... это преступник?
Тихий голос Лидии обрел поразительную уверенность:
— Он так же невиновен, как и вы. А возможно, вы были бы даже не способны подняться до его уровня.
И вслух:
— Вам сдавать.
Я дважды ошибся, раздавая карты. Мне казалось, что голоса игроков в белот доносятся из другого мира. Мы играли молча, пока я пытался разобраться в своих мыслях.
— Вилла вдовы Шарло не кажется мне лучшим местом для убежища,— наконец произнес я.— Полиция там все обыскала.
— Именно поэтому она потеряла к ней интерес.
Я уже нашел подходящий для этого необычного разговора тон, произнося предложения с отсутствующим видом вперемежку с замечаниями о ходе игры, чтобы не вызывать любопытства наших соседей. Я прекрасно сознавал, что Лидии не нужно было прикладывать больших усилий для того, чтобы начать меня компрометировать.
— Тело жертвы еще там,— продолжал я.
— Да, похороны состоятся только послезавтра; я слышала, как комиссар звонил племянницам вдовы Шарло, живущим в провинции. Но ведь тело не в вашей комнате.
— А когда человек, о котором вы говорите, переберется ко мне?
— Этой ночью. Перед рассветом.
— Дом закрывается на ключ. Один из них у комиссара.
— У вас есть второй. Дайте его мне. Но продолжайте же играть. Прошу вас!
Я мысленно спрашивал себя, не сошел ли я с ума. Разве не было моим долгом встать, подойти к столу, где два инспектора преспокойно играли в белот, и заявить: «Послушайте, вот что сказала мне эта девушка...» Но нет, это было невозможно. Для меня это больше не было возможно. Я даже не спросил у Лидии, почему нуждался в убежище этот человек. Хотя нет, я все же спросил об этом.
— Я не могу вам сейчас всего сказать,— ответила она,— но я клянусь перед Богом, что этот человек не виновен. Это никак не связано с совершенными сегодня преступлениями.
Как это было похоже на правду! И какая странная все же машина — человеческое сердце! Преобладавшим в моей душе чувством было не столько недоверие, сколько — я едва осмеливаюсь писать об этом — ревность. Я по-настоящему страдал, наблюдая, как Лидия заботится о другом.
— Вы хорошо осознаете, о чем просите меня? — сказал я ей.
— Да,— ответила она.— Я полагала, что именно к вам могу обратиться с этой просьбой.
Я уже не думал вставать, чтобы рассказать обо всем полицейским. Как бы я хотел приблизить свое лицо к лицу Лидии, крепко сжать ее в объятиях. Насколько раньше меня познала она свою силу и мою слабость! Меня хватило еще только на то, чтобы спросить:
— Если я дам вам свой ключ, как же я сам попаду домой завтра утром?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61