Илат являл собой неоп-
ределенность, в основном крошечные хибары, а не дома,
пыльные и очень душные. Я очень легко могу поверить
рассказам о том, как невыносимо жарко бывает здесь
летом.

Я заглянул в отель, стоявший поодаль от шикарного
отеля <Илат>. Я ненавижу отделанные золотом отели,

109

где все время кого-то ждут. Я часто чувствую нечто
параноидальное в маленьких элегантных отелях: кори-
дорные похожи на грифов, лифтеры и горничные, суе-
тящиеся передо мной, заискивающие и восхитительные
в обмен на чаевые.

В целом, место выглядело однообразным, и я решил
вернуться через пару дней в Зин Ход, исправительную
колонию, где я чувствовал себя уютно... Но...
Здесь были бродяги, и земля, и морской пейзаж.
Вместо того, чтобы следовать своему решению, я про-
был там около двух недель. Здесь не было ни любовных
историй, ни культурных аттракционов, пляж скорее был
каменистый, в отличие от восхитительного пляжа в Хайле,
но... я встретил обаятельных бродяг, в основном амери-
канцев. Сегодня мы называем их хиппи и встречаем их
тысячами. Уверен, что среди нашей богемной толпы в
Берлине были отдельные личности, которые решили сде-
лать своей профессией ничегонеделание, но большинство
усиленно трудились, чтобы стать достойными людьми и
что-то сделать в жизни, и очень многие, действительно,
делали.

Еще я встретил битников, которые пытались и усту-
пали: гневные люди, разбивающие свои головы о желез-
ные правила общества.

Я встретил последователей <дзен>, которые за не-
сколько месяцев до этого отказались от гнева и были
заняты поисками спасения.
Найти здесь бродяг было для меня событием.
Найти людей, которые были счастливы тем, что они
просто есть вне зависимости от целей и достижений.

Найти их из всех стран в Израиле, где каждый и все
напряглись, чтобы создать постоянное жилище.

Найти людей, которые не занимались отдыхом - вы
знаете это, занятие своим загаром, уходом за кожей,
ношением темных очков, посещением вечеринок с кок-
тейлем, болтовня о фигурах на пляже, разговор о диете,
о ценах и попытках бросить курить.

В то время и позднее, я использовал одного из бродяг
в качестве модели для рисования. Рисование стало моим
увлечением в Израиле. До Илата я никогда не рисовал
с таким увлечением и энтузиазмом, с которым, наверное,

110

такие художники, как Ван Гог, вынуждены были искать
пейзажи. Оставленные старые девы в поисках <сюжетов>.
Здесь был живой цвет, здесь дышало Красное море,
прикрытое с флангов горами Иордана и Египта, здесь,
где солнце перемешивало оттенок за оттенком, начиная
с вершин гор, проникая в подводную жизнь кораллов и
ярко раскрашенных рыб, здесь глаза любили наслаждаться
цветами и формами, изменяющимися ежечасно.

В глубине моря жило угреподобное существо около
4-5 футов длиной и, по меньшей мере, 1 фут шириной,
живая скульптура в оранжевом и карминовом. Волна?
Магический ковер? Актуализированная безмятежность,
исполненная радости... Я видел его всего лишь раз, хотя
и выходил на лодке с прозрачным дном в море, чтобы
увидеть вновь.

Я не осмеливался рисовать те горы, но в конце концов
возымел достаточно мужества, чтобы предаваться порт-
ретам. Портье из нашего мотеля позировал мне. У меня
до сих пор сохранились два его портрета. Я сделал также
несколько акварельных рисунков.

Масляными красками я всегда мог жульничать или
перерисовывать, но акварельными красками я должен
был связать себя утонченными мазками.

Мое самое раннее упоминание о живописи - это
посещение Берлинской Национальной галереи. Кажется,
мне было около восьми лет, когда мать взяла меня туда.
Я был очарован изображением обнаженных женщин, а
мать была смущена этим и краснела. Я понял, для чего
бьиэи написаны религиозные картины: пропаганда Иисуса
Христа. Некоторые картины привлекали меня своей кра-
сотой: большая рафаэлевская голубая мадонна с милыми
ангелочками и <Мужчина в золотом шлеме> Рембрандта.
В школе рисование было одним из моих самых любимых
предметов. Даже тогда, когда я продолжал углубляться
в другие предметы, мне нравились уроки рисования. Нет,
было еще одно исключение - математика, которая оча-
ровала меня настолько, что я не мог остаться к ней
безучастным.

Обычно, я не готовился к школе, уж слишком увлекся
своим желанием стать актером. Меня вызвали к доске
решить сложную задачу. Я взглянул на нее и решил,



после чего профессор заметил: <Это не тот способ,
который я показал вчера- Я ставлю тебе "отлично" за
находчивость и "плохо" за прилежание>. Я был поражен.

Рисование было для меня всегда копированием пред-
метов, наложением теней, перспективой. Это продолжа-
лось долгое время. Мое понимание искусства было сла-
бым, и в основном определялось славой художника. Ушло
много времени на то, чтобы я смог увидеть в Пикассо
палача, каким он является, в Гогене - поставщика пла-
катов, в Руссо - <предметофикатора>. Я стал больше
ценить других художников - Клее, Ван Гога, Микель-
анджело и Рембрандта. К Клее я чувствовал растущее
влечение. Дикость Ван Гога заворожила меня и лишала
опоры. Потолок Сикстинской Капеллы Микельанджело
подобен возлюбленному рядом с родственником, которого
я лелею с непоколебимой верностью. Но Рембрандт для
меня подобен Гете - единое <Я>,- выходящий за пред-
елы центр бьющей через край жизненности. Когда-то я
просидел больше часа перед его <Ночным дозором> в
Рейнс-музее в Амстердаме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167