— Нет, доспехи Аграпакса не дали мне замерзнуть, как ты и говорил. — Кьюлаэра спрыгнул в снег рядом с огромным зверем. — Но все-таки я окоченел.
— Неудивительно, в такую-то погоду, — сказал рассудительно медведь. — Вот только, Кьюлаэра, из-за этого мы оба не поспали.
— Если бы мне удалось удрать на юг, то я бы не жалел.
Медведь вздохнул.
— Ты пожалел, что у тебя нет обещанного мною меча, чтобы ты мог справиться с медведем. Как же ты собираешься сражаться с Боленкаром, если без меча тебе не побороть и медведя?
— Есть много разных мечей, — буркнул Кьюлаэра.
— Да, и многие сгодились бы для схватки с медведем, но Боленкара может сразить лишь один.
Кьюлаэра поднял голову.
— Что делает этот меч таким могущественным?
— Звездный Камень, осколок копья Ломаллина, упавший на землю во время его битвы с Улаганом. След добродетели Ломаллина наделяет этот меч способностью победить сына Багряного.
— Сила Человеколюбца перешла в кусок его копья? — недоверчиво спросил Кьюлаэра Медведь кивнул.
— Добродетель, а не сила — бескорыстная, отзывчивая душа, до сих пор живущая в духе Ломаллина. Его сила распространялась на все, к чему он прикасался. Его посох обладал бы невероятной мощью, если бы только кто-нибудь мог его найти — тот посох, с которым он ходил, когда принял человеческий облик. Но осколки его копья намного сильнее в бою, поскольку с этим мечом он сражался с Багряным, это копье наделено силой Добра, сражающегося со Злом.
Кьюлаэра молча брел рядом с медведем, обдумывал услышанное. Ему тяжело было перенести даже один день отсрочки, ведь он мог бы уже идти на юг, где в бою расплатился бы за все свое прошлое, но понимал, что на то, чтобы выковать меч, уйдет много дней, а может, и недель! Но медведь сказал правду: бессмысленно идти на Боленкара с обычным человеческим оружием.
— Ах, как тепло! — сказал медведь.
Кьюлаэра поднял глаза и увидел впереди свет костра: у огня сидел и смотрел на пламя Миротворец! Пораженный воин замер, потом повернулся к медведю, чтобы спросить, как такое может быть, но громадный зверь пропал, будто его и не было. Кьюлаэра тупо уставился на то место, где только что стоял медведь, потом посмотрел назад и увидел, что на снегу остались совершенно отчетливые следы, которые повернули и ушли туда, откуда они с медведем пришли, только немного отклоняясь на запад. Медведь, видимо, двигался очень быстро, потому что он уже исчез в ночи.
Кьюлаэра разозлился, зашагал по снегу, сел у костра и прошипел:
— Как тебе это удалось, погонщик рабов?
Миротворец посидел спокойно, поднял голову, повернулся к Кьюлаэре, и тот понял, что мудрец только что вышел из транса. Улыбнувшись, Миротворец проговорил:
— Медведь — это мой тотем, Кьюлаэра, мой облик, в котором я посещаю шаманский мир. Этот медведь любезно согласился побыть вместилищем моей души, я пробудил его от зимней спячки, а теперь послал его обратно в берлогу. Он ничего не вспомнит о том, как просыпался. — Тут голос мудреца зазвучал обвиняюще. — Но ты поступил дурно, вынудив меня будить несчастного зверя.
— Это ты поступил дурно, что заставил его гоняться за мной, — возразил Кьюлаэра, а потом вспомнил, что человек, с которым он разговаривает так неуважительно, — легендарный герой Огерн, тот самый, что так долго пробыл в заколдованном сне, тот самый, что когда-то повел войска на самого Улагана!
И все же в глубине души Кьюлаэра не мог до конца в это поверить; старик нисколько не изменился, говорил так же, как говорил всегда. Он был Миротворцем, Миротворцем он и останется навсегда для Кьюлаэры. Кьюлаэра набрался смелости и спросил:
— Ты не можешь позволить мне приступать к делу?
Мудрец вздохнул.
— Я потратил столько сил, чтобы превратить тебя из животного в человека, Кьюлаэра. Мне не хотелось бы увидеть, как плоды всех моих трудов будут уничтожены одним ударом дубины Боленкара.
Эта мысль поразила Кьюлаэру; на какое-то время он лишился дара речи, потом начал готовить очередное возражение, но мудрец улыбнулся и сказал:
— До рассвета уже недолго, а нам завтра долго идти. Спи.
Когда Кьюлаэра очнулся, небо было залито алыми красками зари, а Миротворец пинал его ногой:
— Просыпайся, воин. Ты отдохнул столько, сколько вышло, и лишь по собственной глупости не больше.
Кьюлаэра вскочил на ноги, вяло огрызаясь, а когда завтрак был закончен и они с Китишейн зашагали вслед за Миротворцем, девушка спросила его:
— Ты плохо спал?
— Не плохо, нет. Странновато, но не очень плохо, — вот, и все, что мог он ответить.
Что не означало, конечно, что он собирается сдаваться. Вечером он немного вздремнул во время ужина, потом рассказал несколько историй, а когда все легли спать, Кьюлаэра попробовал новую уловку. Он сказал, что первую стражу берет на себя, сел у огня, стал смотреть по сторонам и поддерживать огонь, пока не убедился, что все, даже Миротворец, уснули — хотя, по правде говоря, Кьюлаэра начал сомневаться, можно ли было Миротворца вообще когда-либо счесть спящим. И все же еще раз попытаться стоило.
Оставить друзей без дозора он, конечно, не мог и поэтому положил у костра несколько сосновых шишек так, чтобы через некоторое время они вспыхнули и шумно взорвались. Затем Кьюлаэра встал и ушел в ночь — на этот раз спустился на лед замерзшего ручья.
Было скользко, поэтому он шел осторожно, — лед был гладок и чист, и он продвигался вперед гораздо быстрее, чем если бы ему пришлось идти по заметенной снегом каменистой тропе. Он шел вперед и вперед, следуя изгибам и поворотам ручья, готовый за каждым поворотом увидеть Миротворца. Серебряная луна поднялась, чтобы осветить ему путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123